Канатоходцы. Том I. Татьяна Чекасина

стала былью». Беда в том, что у некоторых иные помыслы. У Борьки одни пятёрки».

      Борька был бы музыкантом. «Вот гады…» «Фашисты», – говорят молодые милиционеры, глядя на его труп.

      Догадки, люди, трупы… А улики? Их нет. Вряд ли таковой является оттиск обуви на раздавленном стекле. Но главное: ни единой улики там, где убивали. Дом на улице Нагорной необитаем. И никто не идёт к воротам.

      Филя

      Утром Муму – на волю…

      А он на кухню к столу. Авторучка, тетради. Любой документ в красках, в арифметике… Выбран арифметический стиль, как-никак, убиты люди. Ни фени, ни мата (это трудно, но для алиби…):

      «12.00. Меня вырвало желчью. 14.30. Иду в медпункт. Медик отпускает с работы. 15.30. Еду домой. 16.30. Беру бутылку водки. 16.50. Дома опрокидываю стакан. Второй. Третий. 18.00. Иду на улицу. У киоска Митрич. Бакланим о хоккее. На обратном пути Марья Дементьевна у её дома. Говорим о моей тёще, как мне трудно, ведь она ведьма. 19.00. Дома в коридоре на лавке. 20.00. Соседка за хлебом. Видит меня на отдыхе».

      Бумагу – в карман.

      На ментовском крыльце Пруд! Активно трясут друг другу руки.

      – Плету им: в балагане[23], с кентами[24]; ни одной фамилии, кликухи, мать-перемать…, – улыба, полная фикс.

      Падок: баки[25] золотые как-то его выдали. Дрехорит[26].

      – Мочиловка?..

      – Ага. Барыги, мать-перемать… Жиды! Видимо, на ихнее рыжьё[27] наводка. Наверняка, – до хренища! – нервно мигают маленькие буркалики[28] на крупной харе.

      – И я наплету.

      В кабинке уборной учит написанное дома. Вроде бы, готов по памяти.

      Допрос ведут два ментика: один в годах, как Филя, второй – голец[29]. Где кантовался двадцать девятого, когда обнулили эту семейку? «Дружную» – выдумка Ольги Леонидовны.

      «Отдыхаю я с верным псом Мумою в коридоре…»

      – Утопить не думаешь? – хихикает немолодой. – Автограф давай, юморист…

      – Миль-пардон, гражданин начальник, – подпись отработана в безделье тюрем.

      На работу едет вкалывать. Он водитель автокары. Металлические отходы вывозит из цеха в отвал. Ради ребёнка терпел каторгу. Терпение лопнуло. И вот в деле, а статья, не дай бог!

      Еда в столовке, отдых, в «Красном уголке». Рамка: «Кодекс моральный». Мол, человек человеку не какая-то падла, а друг и брат. Некоторые тут, как в допре[30], уроют и друга, и брата, строители коммунизма, бля! Дай им в клешни бодягу[31], рядом с кодексом прилепят и нажмут курки. Хреновей, чем в лагере, – недальновидный вывод.

      – Братву гоняют. И меня… – Вовка Боков с одной ходкой, но его дом в пятнадцати метрах от убитых.

      – Никогда такого не было! – говорит дедок партиец.

      – Толпы народа у дома! – болтает Вовка.

      – А чего они там? – удивляется токарь.

      – Иду мимо, – глядят…

      – Перестреляли! – вопит строгальщик.

      – Харрэ заливать! – вырвалось у Филякина.

      В натренированном

23

– балаган – ресторан;

24

– кент – друг;

25

– часы;

26

– трусит, боится

27

– золото;

28

– от слова буркалы – глаза (арго преступников).

29

– молодой преступник;

30

– допр – следственный изолятор;

31

– бодяга – пистолет (арго преступников).