Доживем до понедельника. Наталья Долинина

что у меня воля слабее.

      – А еще потому, что комсорг – это рабочая аристократия, – веселым тонким голосом объявил Михейцев.

      – Пошутили – и будет, – невыразительно уговаривал Мельников. И смотрел на свои заляпанные глиной ботинки.

      – А мы не шутим, Илья Семенович, – солидно и дружелюбно возразил Костя. – Мы довольно серьезно настроены…

      – А если серьезно… тогда получите историческую справку! – молодеющим от гнева голосом сказал учитель. – Когда-то русское общество было потрясено тем, что петрашевцев к «высшей мере» приговорили – кружок, где молодой Достоевский был… где всего лишь читали социалиста Фурье, а заодно и знаменитое Письмо Белинского к Гоголю. И за это – гражданский позор на площади… надлом шпаги над головой… потом на эту голову – мешок… и тут должен был следовать расстрел! В последний миг заменили, слава богу, острогом.

      …Или другое: из Орловского каторжного централа просочились мольбы заключенных о помощи: там применялись пытки…

      В таких случаях ваши ровесники не являлись в классы. Бастовали. И называли это борьбой за права человеческой личности… Как Сыромятников.

      Такая аналогия смутила ребят. Не сокрушила, нет, а именно смутила. До некоторой степени. А Мельникову показалось, что лекция его до абсурда неуместна здесь… что ребятам неловко за него!

      – И что… помогали они? Ихние забастовки? – трусливо вобрал Сыромятников голову в плечи. Ответа не последовало.

      – Предлагаю «не удлинять плохое», как говорили древние. Не слишком это порядочно – сводить счеты с женщиной, у которой сдали нервы. А? – Илья Семенович оглядел их всех еще раз и повернулся, чтобы уйти восвояси: аргументы он исчерпал, а если они не сработали, сцена становилась глупой.

      Но тут он увидел бегущую сюда Наташу. Ребята насторожились, переглянулись: теперь учителей двое, они будут снимать стружку основательнее, злее… За ворону, за срыв уроков вчера и сегодня, за все…

      Наталья Сергеевна была, как и Мельников, без пальто, но не мерзла – от возбуждения. Блестя сухими глазами, она сказала легко, точно выдохнула:

      – Я хочу сказать… Вы простите меня, ребята. Я была не права!

      И – девятый «В» дрогнул: в школе тех лет нечасто слышали такое от учителей, не заведено было. Произошло замешательство.

      – Да что вы, Наталья Сергеевна! – хором заговорили девочки, светлея и сконфуживаясь.

      – Да что вы… – заворчали себе под нос мальчишки.

      – Нет, вы тоже свинтусы порядочные, конечно, но и я виновата…

      Срывающийся голос откуда-то сверху сказал взволнованно:

      – Это я виноват! Ворона-то – моя…

      Все задрали головы и увидели забытого наверху Генку. Он еще что-то пытался сказать, спускаясь с лестницы, но все потонуло во взрыве смеха по его адресу. Обрадовался разрядке девятый «В»!..

      – А я на Сыромятникова подумала!

      – Что вы, Наталья Сергеевна, я ж по крупному рогатому скоту!

      …Мельников, стоя спиной к ним, завязывал шнурок на ботинке и горевал о том, что сполна избавиться теперь от жидкой