Моцарт в птичьих гаммах. Лена Барски

совестью.

      Но однажды Фауст всё-таки возвращается в свой старый средневековый мир, что-то его туда влечёт, что-то похожее на угрызения совести, обрывки снов, воспоминаний, и оказывается у окна своей рабочей кельи. Прислоняется к окну кельи лицом, так что оно расплывается в одну большую дышащую лепешку, и видит Вагнера, своего помощника из прошлой жизни. Тот сидит, склонившись над столом, корпит над рукописями и старинными книгами. Точно так же, как это когда-то делал сам Фауст. Те самые книги, которые он в своё время сжёг. Ну или просто выбросил на помойку. Оставил гнить в тёмном углу.

      Фауст понимает, вернее, читатель понимает, если он, конечно, способен понять – по аналогии с надписью на надгробном памятнике Шекспиру: «Stay passenger, why goest thou by so fast. Read it if thou kannst»5, что нить жизни Фауста, его судьба не оборвалась и не была сожжена вовсе, а проросла на развалинах всего того, что он построил, и продолжает жить дальше. Потому как – внимание! – судьбу можно поменять, но нить судьбы, её ход, нельзя потерять, и всегда найдётся тот, кто эту судьбу подхватит и продолжит, и изживёт её движение до конца, до последнего биения сердца и до последней капли крови. От судьбы не убежишь – не совсем правильно. Открываю вам великую тайну: от судьбы убежишь, но только если найдётся тот, кто охотно подхватит твою падающую, тебе уже ненужную, но ещё такую живую судьбу и будет вместо тебя нести её дальше.

      И усердный педант Вагнер в старой рабочей келье Фауста вдруг почувствует какую-то тревогу, он оторвёт глаза от пыльных пергаментов, посмотрит в окно и ясно увидит в нём лицо учителя. Взгляд его упадет на колбу, в которой плавает и медленно разжимает пальцы, один за другим, искусственный человек – Гомункул. Ещё немного и он оживёт, и разорвёт тесные стены. «Ты же вот сам здесь сказал, страница 145, параграф 3, строчка 16: „прежнее детей прижитье – для нас нелепость, сданная в архив“, – прошепчет как бы в собственное оправдание Вагнер. – Надеюсь, что я тебя правильно понял, учитель. И сделал всё, что мог. Всё, чего от меня потребовал твой проклятый незаконченный опус, вся твоя заброшенная жизнь. Ты ушёл, а я остался. Ты забыл обо мне. А я не могу тебя забыть. И да, я таки достроил твой безумный, дивный, чудный город. Никто меня не просил, но я его достроил. Вернее, он заставил меня его достроить. Он взял меня в плен».

      И в этот момент на глазах у изумленного Фауста из колбы рождается Гомункул – искусственный человек. Гомункул раскидывает в стороны руки и запрокидывает лицо к небу. Вернее, к тому, что это небо закрывает, – влажно-чёрному низкому потолку рабочей кельи. Ужасный вой потрясает её до основания. Потом он видит Вагнера, который забился от страха под стол, сгребает его в охапку и сжирает. Срыгивает, хищно оглядывается по сторонам и, рассекая воздух, скрывается в темноте.

      Вот уж, действительно, рукописи не горят. А на огонь, да, на огонь можно смотреть бесконечно.

      УМИРАТЬ – ЭТО ПРОСТО

      Слушали

5

Остановись, путник, не проходи мимо, прочти это, если ты можешь читать (англ.).