Елисейские Поля. Ирина Одоевцева

самым ухом:

      – Бедная, бедная, бедная. Что с нею будет? Что ее ждет? А она спит, а она не знает.

      Лиза с трудом отбросила одеяло, пошарила рукой по стене и зажгла свет.

      – Что с нею будет? – повторила она. – Все будет хорошо. Кончу лицей, выйду замуж за Андрея. А теперь надо спать.

      Она щелкнула выключателем и снова положила голову на подушку. Но тревога и страх не проходили.

      – Уснуть, уснуть и завтра проснуться веселой, – прошептала она.

      Ей показалось, что диван медленно поднялся и снова опустился. «Как на американских горах, – подумала она. – Засыпаю. Скорей бы, скорей». И чтобы вызвать сон, стала представлять себе стадо баранов на берегу реки. «Вот я беру одного за рога и веду его через мост, вот я беру второго за рога…»

      Стало неприятно, душно, рука неудобно давила щеку. Только не двигаться. «Сейчас пройдет, сейчас засну». Река вдруг поднялась кверху, выросла, как гора, белые рогатые бараны быстро заплавали в зеленой воде. «Рыбы, – с трудом подумала Лиза и с блаженством и освобождением прошептала: – Сплю».

      6

      Кролик сидел в ресторане за столиком и ждал Наталию Владимировну. Была уже половина второго, она обещала приехать в час, и Кролик волновался. Он был все такой же, не изменился, только теперь в зубах торчала не сигара, а трубка, котелок был запылен, и вместо шубы с бобровым воротником на нем было летнее короткое пальто.

      В кармане у Кролика лежали триста франков, доставшиеся с таким трудом.

      – Сто франков – завтрак, двести – ей.

      Все из-за нее. Из-за Наташи. И хотя бы она чувствовала. О, тогда все было бы совсем, совсем другое. Но она бессердечная. Ей все равно. Она даже не замечает. Он с ненавистью смотрел на клетчатую скатерть, на низкие четырехугольные окошки, на стены, разрисованные овечками и поросятами, на весь этот фальшиво-нормандский стиль. В сущности, ему не за что было ненавидеть этот ресторан. Ненависть его относилась к Наташе. Ее он ненавидел. Ее и себя. Ее – за то, что она довела его до позора и нищеты, он так и думал: «Позора и нищеты». Себя – за то, что позволил довести себя до этого.

      Лакей во второй раз подошел с карточкой. Кролик раздраженно махнул на него рукой:

      – Я жду даму, – и отвернулся.

      Но лакей почтительно нагнулся к нему:

      – Господин Рохлин, вас просят к телефону.

      – Меня?

      Кролик вскочил:

      – Где у вас телефон? Где?

      Голос Наташи громко и резко проговорил в трубку:

      – Это вы? Я не могу приехать завтракать.

      – Но… Но почему?

      – Не могу. – В трубке что-то щелкнуло.

      – Наталия Владимировна, Наташа! – визгливо крикнул Кролик.

      Ответа не было. Он еще подождал, потом вызвал ее номер.

      – Барыни нет дома, – ответила прислуга. – Барыня уехала час тому назад.

      Он бросил трубку и почти подбежал к своему столику, рванул с вешалки пальто, надел боком пыльный котелок и, ничего не говоря, покатился к выходу мимо удивленного и осуждающего лакея.

      «Найти ее, найти», –