Мир Гаора. Сторрам. Татьяна Николаевна Зубачева

и с гимнастикой.

      Вечером, после ужина, Гаор встал между койками и для начала сцепил руки над головой в замок и потянулся вверх.

      – Рыжий, ты чего? – немедленно спросили его.

      – Матуха… велела… чтобы… правильно… срослось… – ответил он между потягиваниями.

      – Матуха, она знат, – уважительно сказал Полоша, наблюдавший за ним со своей койки. – Ты в большой проход выйди, паря, тесно тебе здесь.

      Гаор выждал с пару мигов и, не услышав протестов, вышел в центральный проход между койками и начал разминку. Конечно, ещё болело, поэтому тянулся он бережно, опасаясь неосторожным движением повредить себе. И ограничился небольшой растяжкой и слегка по суставам, а вот пройдёт все… Странно, на работе ему хватает и тяжести, и бега, а вот начал и так и тянет на полный комплекс.

      – Эк в тебе сила играет, – засмеялся, глядя на него, Тарпан, – а был совсем плох.

      – Ага, – ответил Гаор, осторожно пытаясь прогнуться на мост.

      Нет, это ещё больно, оставим на потом.

9 день

      А уже на следующий день он попробовал отжиматься от пола. Сил хватило на десять раз. А раньше он до сотни свободно доходил. К тому же на десятом отжиме он обнаружил, что рядом на корточках сидит и пытается заглянуть ему в лицо Тукман. Гаор сразу встал и ушёл в умывалку.

      Тукман остался сидеть на полу, обиженно глядя ему вслед. Старший и Тарпан переглянулись, и Тарпан велел Тукману на сон укладываться, поздно уже.

      В умывалке Гаор ополоснул лицо холодной водой, пробормотав выученное заклинание. Может, и впрямь отведёт от него новую беду. Ведь если этот дурак опять полезет, изувечит он его уже без шума, но существенно. Сегодня как раз та же сволочь дежурит, видел он его на вечернем обыске, стоял, дубинкой играл.

      Выйдя из умывалки, Гаор сразу прошёл к своей койке, разделся и лёг. Спал он теперь, как и большинство, голышом, только подштанники снимал, уже сидя наверху. И как раз он лёг, укрылся, и надзиратель пошёл по коридору.

      – Отбой, всем дрыхнуть!

      С лязгом задвигались решётки.

      – Старшие! Чтоб порядок был! Отбой, лохмачи!

      Странно – подумал Гаор – попробовал бы кто его раньше так назвать, уделал бы вдрызг и насмерть, а теперь… хоть бы хны. Может и вправду, да, помнится, отец Стига как-то сказал: «На правду обижается только дурак». Это когда он Стига обыграл в шахматы и сказал, что Стиг слабак против него, а Стиг обиделся. Так что обижаться ему самому теперь нечего. Он лохмач, а ещё волосатик, и… нет, на мохнача, или нет, как это, Бурнаш объяснял, бурнастого он не тянет. Так, вылезло у него на лобке три волосины. Гаор тихо засмеялся, пряча лицо в подушку: скоро он, похоже, будет остальным на их волосья завидовать. С этим он и заснул.

      Разбудил его какой-то непонятный звук. И голос. Открыв глаза и лёжа неподвижно, Гаор слушал.

      Вот по прутьям решётки провели дубинкой, не постучали, а провели, ещё раз. И голос.

      – Эй, фронтовик, иди сюда.

      И снова дубинкой по прутьям.

      – Слышишь, фронтовик, хватит дрыхнуть, иди сюда. Поговорим.

      Прикусив губу, Гаор лежал неподвижно, чувствуя,