Брилонская вишня. Ксения Евгеньевна Букина

чтобы выжить, нужно быть либо дурой, либо храброй, но никак не все вместе.

      Меня доводил до сумасшествия лишь жалкий собачий страх. А другие к этому страху уже привыкли. Оттого и прискорбное равнодушие на их лицах. Даже новенькие его излучали. Даже я его излучала.

      Утро следующего дня встречаю слишком рано. Из-за последнего сна все тело мокрое, руки мелко дрожат, а сама почему-то задыхаюсь.

      Так плохо организму после почти бессонной ночи, переполненной короткими кошмарами. Так сильно пульсирует в голове, темнеет в глазах, кружится голова, подташнивает. И даже страх какой-то ленивый, тягучий и мерный, липкий, как патока.

      Мы все так же строимся и проводим все такую же перекличку. Но внутри словно вырвали какой-то кусок надежды, изуродовали, как только могли, и всунули обратно. Не получается больше мыслить позитивно. Не получается искать в самом худшем светлые стороны. И поверить в побег через двенадцать дней тоже не получается. Какой, к черту, побег, когда человека за одно-единственное оскорбление расстреливают? Какой побег?!

      Да и вообще ничего не получается. И спать, уверена, не получится. Состояние такое, что хочется выковырять мозг и выкинуть куда подальше.

      На словах Ведьма была страшнее, чем в жизни. Да, некрасивая, но не такая жуткая, как в моих представлениях. По-русски разговаривает настолько плохо, что некоторые новенькие беззвучно над ней смеются.

      В столовую нас не ведут. Кажется, комендант сдержал свое обещание. Но в стрессе, перемешанном с усталостью, я совсем не хочу есть. Хоть и понимаю, что это временно…

      А я снова тоскую по прошлому. На этот раз – по Марлин, сравнивая ее с этой стахолюдиной. И не знаю, почему. Наверное, боюсь, что больше ее не увижу. Наверное, цепляюсь, как за единственную спасительную соломинку.

      Но, к счастью, я нахожу ее.

      Она сама меня находит.

      И я совсем неожиданно даже для самой себя лечу к ней, сбиваясь с ног, и в самый последний момент сдерживаю себя, чтобы не обнять.

      – Вас не выгнали? – в восторге воплю я.

      – А ты расстроена? – хмыкает Марлин.

      – Шутите, – улыбаюсь. – Я еще вчера хотела у вас материалы попросить. Шить же мне нужно из чего-то.

      Марлин вдруг вздыхает. Мнется.

      – Вер, тут проблема одна возникла.

      – Что такое? – напрягаюсь.

      – Швеи у нас две. А малярщица одна. Ей была Антонина.

      Я пытаюсь сообразить секунды три, затем бодро заявляю:

      – Так это ничего, я могу ее заменить.

      И сама пугаюсь, как прозвучали мои слова. Так… беззаботно, что ли. Будто заменять я ее буду, пока она отдыхает на курорте.

      Но Марлин не придает этому значения. Видимо, у них это уже принято. И на удивление заразно.

      – Знаешь, где краски? – спрашивает Марлин.

      – М-м-м… В сарае?

      – В сарае, слева на третьей полке. А кисти…

      – В ведре, знаю. Что мне красить?

      Она снова тяжело вздыхает. Кивает в сторону большого здания в центре штаба и говорит:

      – Там