Против Рубена Волфа. Маркус Зусак

были детями? – спрашивает он.

      – Детьми.

      – Не умничай, а?

      – Ну.

      Мы шагаем к заброшенному облезлому магазину на Элизбет-стрит, уже не первый год закрытому. Руб продолжает мысль. Небо опять серое, с голубыми дырами, простреленными в одеяле туч. Мы садимся у стены под забитым наглухо окном.

      Руб говорит:

      – Помню, когда мы были детьми, батя ставил новый забор, потому что старый уже совсем завалился. Мне было лет десять, тебе девять, и вот старик впахивал от рассвета до заката.

      Руб подтягивает ноги к груди. Его подбородок покоится на джинсовых коленях, а голубые дыры в небе расползаются. Я смотрю сквозь них – на то, о чем говорит Руб.

      Я помню то время довольно отчетливо – как под конец дня, когда солнце вплавлялось обратно в горизонт, отец повернулся к нам и сказал, показывая в ладони несколько гвоздей:

      – Эти гвозди, ребятки, волшебные. Волшебные гвозди.

      И назавтра, проснувшись от стука молотка, мы ему поверили. Мы поверили, что те гвозди были волшебными, а может, они и доныне такие, потому что теперь возвращают нас к тому стуку. К тому утреннему молоту. К отцу, каким он был: образ высокой, склоненной мощи, с суровой и упрямой улыбкой и жестко-курчавыми волосами. Плечи, легкая сутулость, засаленная рубаха. Глаза в вышине… В нем было довольство – веяло твердостью и правотой, которая усаживалась и махала молотком на пороге мандаринового неба или в постепенных сумерках легкого дождика, капли которого падали из облаков тончайшими щепочками. Он был нашим отцом, а не просто человеком.

      – Он теперь какой-то слишком настоящий, – отвечаю я Рубу, – понимаешь?

      Много ли еще скажешь, если только что видел, как человек топчется под чужими дверями.

      Настоящий.

      От этого не стоящий.

      Полмужика, но.

      Все равно человек.

      – Вот скотина, – Руб смеется, и я тоже, и ничего логичнее не придумаешь вроде.

      – Из-за него придется в школе ныкаться, слышь.

      – Точно.

      Вы поймите: мы знаем, что отец ходит по домам в нашем районе, а это значит, что народ в школе вот-вот начнет доставать нас шуточками. Они, конечно, все узнают, и нам с Рубом мало не покажется. Так уж оно устроено.

      Отец, глухие двери, стыд, а Сара опять болтается где-то и приходит домой далеко за полночь.

      Три вечера.

      Три пьяных угара.

      Два с блевом.

      Тут-то все и стряслось.

      В школе.

      – Эй, Волф! Волф!

      – Чего?

      – Твой старик к нам приходил на выходных, просил работу. Маманя говорит, он такой бестолковый, что лучше к трубам близко не подпускать.

      Руб смеется.

      – Эй, Волф, если хочешь, могу твоего папашу взять газеты разносить. Карманные деньги появятся, слышь.

      Руб улыбается.

      – Эй, Волф, когда там твой старик пойдет на пособие?

      Руб стоит и смотрит.

      – Эй, Волф, тебе надо бросать школу и идти работать, пацан. Какие-никакие