«Перо зимородка» и прочие тайны. Анна Сеничева

были в загородных имениях и на водах, в октябре горожане возвращались и приводили в порядок дома. Два осенних месяца были бестолковыми и суетливыми, а в ноябре светская жизнь более-менее устанавливалась и вступала в свои права. Всю зиму Линденштадт ходил в театры, танцевал на балах, проигрывал состояния, женился-разводился, вел громкие судебные процессы, и работал не покладая рук…

      На дорогах в этот раз было сложнее и суматошнее, чем обычно, и полицейских больше. На почтовых станциях царили сутолока и неразбериха.

      Под Кривым бродом ветром повалило деревья. Кто-то из пассажиров принял это за разбойничью засаду и устроил форменную истерику, требуя полицию. На другую станцию целый час не пускали – чинили лопнувшую рессору экипажа какого-то посланника, и наш кучер долго изощрялся в предположениях, куда именно это был посланник.

      На выезде из Альтхофа станционный смотритель выдал свежих лошадей другому экипажу раньше нашего, потому что на козлах был его приятель, а на праведный гнев путников заявил, что не первый год на службе, и хлопнул дверью.

      Пока ждали смену, Бернстайн нарисовал углем на стене домика смотрительскую физиономию, присовокупив к оной ветвистые рога и значительно увеличив уши. Удачно нарисовал – мимо не пройдешь. Под рожей было приписано: «Не первый год на службе». Грета за эту мелкую шалость напустилась почему-то на меня, хотя моя-то была только идея.

      Багровый от гнева смотритель рыскал между пассажирами, ища виновного. Видимо, он рассчитывал встретить чей-то наглый и вызывающий взгляд, а мы тем временем смирно сидели в углу. Отто даже подобрал где-то палку и старательно изображал то ли хромого, то ли слепого.

      – Неужели все так рвутся на эту разнесчастную выставку? – спросила Грета, глядя по сторонам. – Вы только посмотрите, еще два экипажа! Надо кренделей взять в буфете, а то съедят ведь…

      – Любители искусства, конечно, имеются, – заметил Отто, потихоньку вытирая руки от угля. – Но не только в этом дело. Полно высоких гостей съезжается, будут торговать, договариваться, бумаженции разные подписывать… А насчет буфета мысль отличная. Только мне туда нельзя, смотритель прибьет. Поухаживайте за мной, сделайте милость.

      – Везде выгоду найдет, – заметила Грета. – Такой прохиндей, а еще этот, как его… живописец!

      Я пожала плечами.

      – Так одно другого не исключает…

      В Линденштадт явились уже под вечер, отбившись от расписания на два часа. Прошли через большой зал ожидания и встали на площади, обсаженной старинными липами. Было тепло и сыро – оттепель похозяйничала и здесь. На мокрой брусчатке сверкали фонари, голуби купались в лужах.

      До самой ночи мы бродили по улицам. В одном заведении ели сосиски с жареной капустой, в другом пили кофе с марципанами. Обошли полгорода – от начала Королевского рва до острова Маргариты, где собирались художники, гончары, кузнецы и разные прочие мастера.

      Когда наконец-то уселись на площади Трех королей