Хельмова дюжина красавиц. Ведьмаки и колдовки. Карина Демина

не смешно…

      Совершенно не смешно.

      – Не смешно… куда уж не смешнее… Лихо приходил, и… и что он обо мне подумает?

      Лихо? Проклятие, про братца, обладавшего воистину удивительным умением появляться не вовремя, Себастьян как-то запамятовал.

      …задание…

      …Аврелий Яковлевич предупреждал, но…

      …Лихо всегда слишком серьезно относился к женщинам, а тут… вспомнит и Христину… и следует признать, что первый удар канделябром Себастьян заслужил…

      С этой мыслью он вернулся в сознание, аккурат затем, чтобы ощутить весьма болезненный пинок под ребра.

      – Дуся, что ты творишь?!

      Евдокия не ответила, а Себастьян, не открывая глаз, испустил громкий стон. Он очень надеялся, что стон этот был в должной мере жалобным, чтобы огрубевшее женское сердце прониклось сочувствием к раненому…

      – Я творю? Это он…

      – Вы мне выбора не оставили, – произнес Себастьян.

      Он лежал на спине, и ноги вытянул, и руки на груди сложил демонстративно, всем видом своим показывая, сколь близок был к смерти.

      И веки смежил.

      – Я не оставила?!

      – Тише… умоляю… очень голова болит…

      …голова у него болит, видишь ли… да, не по голове бить следовало, тогда, глядишь, болело бы именно то место, которым он думал, когда к Евдокии полез.

      Помогла, на свою беду…

      В том коридоре Евдокия оказалась совершенно случайно.

      Она бродила.

      И думала.

      Ей всегда легче думалось на ходу, особенно когда мысли касались именно ее, Евдокии… ну и еще Аленки, которая за ужином была задумчива, тиха и напрочь отказалась говорить, что происходит.

      А Евдокия не дура.

      …есть зеркала, отражения, которые ведут себя вовсе не так, как полагается нормальным отражениям. Собственные, Евдокии, шли за нею, не таясь, тянули длинные шеи.

      …пахло горелым.

      …и еще камнем. И запах этот тягучий, едкий, вызывающий к жизни воспоминания об угольных шахтах, об узких норах, прогрызенных в теле горы людьми, привязывался к Евдокии.

      Она льнула к обоям, которые были новыми и дорогими, силясь ощутить правильные ароматы: бумаги, краски и клея, но вновь вдыхала каменную пыль. Гранитом пахли стеклянные вазы, углем – цветы и ковровые дорожки. Евдокия, уже не заботясь о том, как это будет смотреться, ежели кто-либо застигнет ее за престранным занятием, присела, коснулась высокого ворса.

      Почти живой.

      А от Аленки только и добиться можно, что еще не время.

      И верить надо.

      Евдокия верила, вот только чуяла близкую опасность, как в тот раз, когда они с маменькой едва под обвал не угодили. И ведь тогда-то управляющий твердил, что, дескать, нет угрозы, что шахта пусть и старая, но досмотренная, что леса свежие, крепкие, а газ дурной отводят регулярно…

      …а Евдокия чуяла – врет.

      И слышала, как тяжело, медленно, но совершенно по-человечески вздыхает гора. Боясь опоздать, она схватила маменьку и бегом бросилась к выходу.

      Успела.

      А управляющий