В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова. Николай Лейкин

и правдой горю, а не могу вон дочке хорошего теплого пальтишка сшить, – кивнула она на девушку. – А ведь мы с ней тоже, сами знаете, не сбоку припека, не с улицы, а, может быть, даже поближе кого другого старику-то приходимся. Да-с.

      – Ну уж, довольно, довольно… Слышали… – процедил сквозь зубы Костя.

      – Господи, спаси нас, грешных, и помилуй! – вздохнула в дверях старуха и покачала на спорящих закутанной в черный платок головой. – Поди ж ты, что корысть-то делает!

      Чернобровая женщина, заслыша эти слова, тотчас же сцепилась со старухой. Перебранка, однако, происходила полушепотом и уже продолжалась в другой комнате, куда чернобровая женщина и старуха удалились.

      – Тише вы! – строго цыкнул Костя, заглянув из прихожей в комнату, погрозил пальцем и направился к дяде в спальную.

      Евграф Дмитриевич Бережков по-прежнему сидел и тяжело дышал. Костя подошел к нему, почтительно наклонился и спросил:

      – Ну, как вы себя теперь чувствуете, дяденька?

      – Казачка сейчас плясать хочу – вот как себя чувствую! – раздраженно отвечал дядя. – Поди и призови сейчас Гаврилку, приказчика, с гармонией. Пусть наяривает. Не видишь нешто, что человек совсем болен!

      Костя опешил.

      – Я понимаю, дяденька, что вы очень больны, но я думал, что, может быть, вам теперь хоть чуточку полегче… – отвечал он. – А что я спросил, так это из участия!

      – Из участия! Знаем мы это ваше участие-то! Только и ждете смерти. А вот назло вам ничего не останется. Все на монастыри да богадельни…

      – Ах, дяденька! Совсем вы меня не так понимаете!

      – Ну, молчи! Довольно.

      Старик закашлялся. Племянник, не зная, что делать, молча бродил по спальной, переложил с места на место какие-то книги, вынул из стоявшего на столе стакана ложку и положил ее на блюдечко. Вообще, его так и подмывало уйти, но он не смел.

      – Вам ничего не нужно, дяденька? – спросил он наконец.

      – Принеси мне стакан воды, – отвечал старик.

      – Слушаю-с, дяденька.

      Через минуту Костя подал дяде стакан с водой.

      Опять переминание с ноги на ногу.

      – Да что ты передо мной, как маятник, маешься! Приткнись ты хоть к месту-то! – крикнул на него старик.

      – Не сердитесь, дяденька, вам вредно.

      – Упрашивай, упрашивай! А сам рад! Только бы раздражить. Авось, мол, дядю сразу пристукнет.

      – Экие вы какие, дяденька! – вздохнул Костя и сел.

      Тихо. Слышно тяжелое дыхание старика с каким-то всхлипыванием в груди, слышно, как тикает в гостиной маятник больших английских часов, слышно, как в соседних комнатах шушукаются, перебраниваясь, женские голоса. Костя сидит и тихо передвигает костяшки счетов, лежащих на столе. Мысли его далеко. Мысли его около Надежды Ларионовны. Вот она видится ему на сцене в трико, в коротенькой юбочке с блестками, с полуобнаженной грудью. Она поет куплеты и улыбается.

      «Если бы старик уснул сейчас, то можно бы и в театр удрать», – мелькает у него в голове.

      Часы звонко бьют одиннадцать.

      «Нет, теперь