Неживая вода. Елена Ершова

съехала с ее челки, и девочка вернула ее на место дрожащими побелевшими пальцами.

      – Верю, верю… Да и как не верить? Черные совсем, неживые…

      – О чем с ними баба Стеша говорит? – растерянно спросил мальчик.

      – Не знаю, – Званка покачала головой. – Но бабка твоя ведунья. Что-то да придумает…

      Они помолчали, вслушиваясь в треск и рев пламени снаружи.

      – Может, вернемся в подпол? – шепотом предложил Игнат.

      На этот раз Званка не стала спорить. Кивнула согласно, принялась слезать с лавки.

      В это же время за окном полыхнуло новым заревом. Изба задрожала, будто сказочный богатырь ударил по ней многопудовой палицей.

      «Баба Стеша!» – пронеслась в голове запоздалая мысль.

      В животе разом похолодело. Игнат не удержался, и глянул в окно. Вслед за ним глянула и Званка.

      У плетня не было больше ни бабки, ни черных, вросших в землю, теней. Зато теперь горел другой край деревни. Веретенообразный жгут из пламени и дыма вырастал совсем близко от Игнатовой избы, всего через каких-то три дома к лесу. И Званка закричала – высоко, громко:

      – Мамка! Папка!

      Потому что теперь горел ее собственный дом.

      Она скатилась с лавки кубарем, метнулась в сени.

      – Не ходи! – крикнул Игнат вслед. – Там же…

      «..навьи», – хотел договорить он.

      И не договорил. Потому что ворвавшийся уличный ветер принес с собой запахи гари и дыма. И еще чего-то приторно-сладкого, неуловимо знакомого, как могло бы пахнуть из банки со старым, засахарившимся вареньем.

      «Откуда бы взяться этакой сладости?» – подумал Игнат.

      И понял: это Званка распахнула дверь…

      4

      Игнат не знал толком, как добрался до дома. Все, что он помнил – это как очнулся на могиле Званки Добуш. Мертвящий холод продирал до костей, а перед глазами еще полыхало багряное зарево. Игнату казалось, что оранжевые язычки пламени занялись и по краям фарфоровой фотографии. Глазурь тотчас треснула, и юное, немного печальное лицо девочки раскололось надвое.

      Игнат моргнул несколько раз, пытаясь отогнать морок. Но огонь разгорался все жарче, все быстрее разбегались ломкие морщины трещин. Лицо Званки перекосило, нижняя его часть начала оползать, как подтаявший воск. Губы искривились, разошлись, приоткрыв зияющую рану рта, словно она хотела сказать что-то, докричаться до Игната с темной стороны, куда ее утащила навь.

      Вот тогда Игнат собрал все свои силы и побежал прочь.

      Он не оглядывался, чтобы не увидеть, как Званкино лицо кривится и дергается от смертной муки. И зажимал ладонями уши, чтоб не услышать хрипящий, разрывающий барабанные перепонки вой.

      Только оказавшись дома и закрыв за собой рассохшуюся дверь, Игнат вспомнил клочки тех нескольких минут своей жизни.

      Назад его довез дядька Касьян, смиренно поджидавший парня возле кладбища и немало удивленный Игнатовой прыти. Он же поделился с Игнатом дровами и оставил обживать обезлюдевший