Неживая вода. Елена Ершова

не нашелся, что ответить.

      Следующие несколько недель ушли на то, чтоб законопатить щели и начерно перекрыть прохудившуюся крышу. Вместе с деревенскими мужиками Игнат ездил в лес запасаться древесиной. Дело продвигалось медленно, но верно, чему Игнат был даже рад – так оставалось меньше времени на невеселые раздумья, да и постепенно он сдружился со многими жителями деревни.

      Игнатовых ровесников в Солони осталось мало. Трофим и Севка уехали искать лучшей жизни в большом городе, Степка по пьяни утонул в Жуженьском бучиле, да тело так и не нашли. Поговаривали, болотники забрали, да только нужен был болотникам этот нахальный верзила. Еще трое из знакомой Игнату компании переженились, и у двоих уже и народились дети. Но говорить с ними Игнату было не о чем, а потому он предпочитал общество более взрослых мужиков, таких, как Касьян, или хромой, подстреленный на охоте браконьер Матвей, или Солоньский долгожитель Ермолка, который после полштофа умел выдавать такие затейливые истории, что слушатели за животы от смеха хватались. А бабы сплевывали через плечо с непременной присказкой: «Тьфу! Седина в бороду – бес в ребро».

      У него-то, этого смешливого деда, замшелого, как лесной пень и разомлевшего после очередного возлияния, Игнат и спросил однажды, а слышал ли тот про мертвую воду.

      – Про мертвую, говоришь? – дед положил свои узловатые артритные руки на самодельную клюку, прищурился, выискивая в памяти нужные слова. – Слышал, а как же. Да нешто тебе бабка Стеша не рассказывала?

      – Может, и рассказывала, – осторожно ответил Игнат. – Да сколько лет прошло…

      Он присел рядом на покосившуюся лавчонку. От натопленной печи исходило тепло, от деда веяло овчиной и брагой. И эти запахи успокаивали Игната. Это был ему понятный и знакомый мир, где нет места встающим из гроба покойникам.

      – Да зачем тебе мертвая вода, когда есть огненная? – дед Ермолка встряхнул початую бутыль с мутной желтоватой жидкостью. – На вот, испей!

      – Не пью я, деда, – отнекивался Игнат. – Ты мне все ж про мертвую расскажи.

      Дед снова приложился к горлышку, крякнул, занюхал рукавом. Старческие глаза наполнились слезами.

      – Хороша бражка, – проговорил он. – Значит, про мертвую…

      Дед подбросил в печь несколько чурочек, покряхтел, присаживаясь снова.

      – Есть такое поверье, – размеренно начал говорить Ермола. – Что в конце зимы с востока прилетает вещая птица. Крылья у нее соколиные, лапы совиные, а голова человечья. И так она летит, что вслед за ней приходит черная буря. Видел буреломы, те, что к западу от Жуженьского бучила находятся?

      Игнат кивнул головой. Туда, в далеком детстве, бегал он со Званкой за голубикой. Да только не доходил до бурелома – страшно было идти между высохшими остовами рыжих сосен, утопая по самую щиколотку в хлюпающей вязкой воде. А впереди, насколько хватало глаз, простирались искореженные, изломанные, нагроможденные друг на друга деревья. Их сваленные в кучу стволы