Зажмурься покрепче. Джон Вердон

смотрел вместе с Хардвиком.

      К моменту, когда он сумел все это рассортировать в хоть сколько-то удобном для работы виде, было уже почти семь вечера. Сначала он удивился, но потом вспомнил, не без некоторой горечи, что время всегда шло незаметно, если его ум работал на полную катушку, а это происходило всякий раз, как перед ним было дело, требующее разгадки. Мадлен однажды сказала, что вся его жизнь свелась к единственной одержимости: разгадывать причины чужих смертей.

      Он взял ближайшую папку. Это был набор отчетов с места преступления по результатам поиска улик. В верхнем отчете описывались окрестности садового домика, в следующем – зримая обстановка интерьера. Краткость второго описания поражала. В домике не было обычных мест и предметов, где криминалисты собирают улики. Никакой мебели, кроме стола, где лежала голова убитой, стула с ручками, где было усажено ее тело, и еще одного аналогичного стула напротив. Ни мягкой мебели, ни кровати, ни одеяла, ни ковров. Не менее странным было отсутствие одежды в шкафу, а также отсутствие одежды и обуви где-либо еще в домике, за одним специфичным исключением: под окном стояла пара резиновых калош, которые обычно надевают поверх обычных ботинок. Это было то самое окно, сквозь которое, по всей видимости, сбежал преступник, и, следовательно, это была та самая обувь, которую дали собаке, чтобы взять его след.

      Гурни повернулся в кресле к французским дверям и уставился на пастбище, перебирая в уме догадки. Особенности и сложности этого дела – как сказал бы Шерлок Холмс, его «уникальный портрет» – множились на глазах, создавая, словно электрический поток, магнитное поле, которое неумолимо притягивало его, распаляя желание распутывать клубок деталей, к которым нормальные люди испытывают естественное отвращение.

      Его размышления прервал скрип боковой двери. Гурни уже год как забывал капнуть на петли маслом.

      – Мадлен?

      – Привет, – она зашла на кухню с шестью тяжелыми пакетами из супермаркета, по три в каждой руке, и взвалила все на столешницу, после чего снова вышла.

      – Тебе помочь?

      Она не ответила. Боковая дверь снова скрипнула, а спустя минуту звук повторился, и Мадлен вернулась со второй порцией пакетов, которые также положила на столешницу. Тогда она наконец сняла свою смешную перуанскую шапку фиолетово-зелено-розовых оттенков с болтающимися «ушками», которая всегда придавала немного шутовской оттенок всему, что она говорила или делала.

      Гурни почувствовал, как у него дергается левое веко. Это был такой отчетливый тик, что он за последние месяцы несколько раз подходил к зеркалу, чтобы убедиться, что его не видно внешне. Он хотел спросить у жены, куда она ездила, помимо супермаркета, но опасался, что она уже рассказывала, а дать ей понять, что он не помнит, было бы стратегической ошибкой. Мадлен считала, что забывчивость, равно как плохой слух, – результат невнимательности. Возможно, она была права, потому что за двадцать пять лет работы в нью-йоркской полиции он ни разу не забыл прийти на допрос свидетеля, ни разу не пропустил