Зажмурься покрепче. Джон Вердон

скорее правилом, чем исключением.

      – А установлено ли местонахождение каждого из гостей в течение тех самых четырнадцати минут?

      – Да. Я на следующий день сел и лично прошелся по записи и зафиксировал, где был каждый в каждую отдельно взятую минуту, пока жертва находилась в домике. Наш доблестный капитан вынес мне весь мозг, что, де, я занимаюсь фигней, когда надо прочесывать лес в поисках Флореса. Впрочем, черт его знает, может, как раз на этот счет он не ошибался. Но я подумал, что если забить на запись, а потом бы выяснилось… Ну, короче, сам понимаешь, что я подумал, работая с таким кретином, – прошипел он. – Ты чего на меня так уставился?

      – Как?

      – Как на психа.

      – Ты и есть псих, – улыбнулся Гурни, параллельно вспоминая, что за десять месяцев работы над делом Меллери отношение Хардвика к капитану Роду Родригесу из презрительного стало исполненным яда.

      – Может, и так, – пробормотал Хардвик. – Не зря же все на этом сходятся, – он повернулся к окну и снова посмотрел на серый пейзаж. Стало еще темнее – теперь северная гряда на фоне неба казалась почти черной.

      Гурни посетила догадка, что Хардвик, вопреки обычному, хочет заговорить о чем-то личном. Его как будто что-то мучило. Но приоткрывшаяся было дверь в мир личных переживаний Хардвика тут же закрылась. Глаза его сверкнули знакомым сардоническим блеском.

      – Насчет пресловутых четырнадцати минут. А вдруг их было не совсем четырнадцать? Что на этот счет говорит твоя эпическая прозорливость? – он уселся на дальнюю от Гурни ручку дивана и продолжил, обращаясь к кофейному столику как к посреднику. – С моментом, когда начался отсчет, все понятно. Джиллиан зашла в домик и была еще жива. Девятнадцать минут спустя, когда Эштон открыл дверь ключом, она уже сидела на стуле отдельно от своей головы, которая лежала на столе, – он снова поморщил нос и уточнил: – Каждая из двух частей была в собственной, отдельной луже крови.

      – Почему девятнадцать, а не четырнадцать?

      – Через четырнадцать минут в дверь постучалась официантка, и ей никто не ответил. Логично предположить, что в этот момент жертва была уже мертва.

      – Есть другие версии?

      – Ну, например, она могла быть жива, но рядом Флорес махал мачете и требовал, чтобы она не смела пикнуть.

      Гурни попытался это представить.

      – Ты бы на что поставил? – спросил Хардвик.

      – В каком смысле?

      – Ну, на то, что он отхряпал ей башку до или после отметки в четырнадцать минут?

      «Отхряпал ей башку». Гурни вздохнул и подумал, что этот обмен – Хардвик ехидствует, собеседник морщится – повторяется, должно быть, всю его жизнь. Вероятно, все началось с обычного шутовства, которое обострилось до цинизма из-за работы в полиции, а со временем стало естественной реакцией на жизнь в целом – из-за возраста, трудностей на работе и идеологической несовместимости с шефом.

      – Так чего? – переспросил Хардвик. – На что ставишь?

      – Я почти уверен, что ее убили до первого стука в дверь. Скорее всего, задолго до. Возможно, даже в течение первых