Журнал «Иностранная литература» № 02 / 2011. Группа авторов

достает другой роман.

      – “Ее раздражение против брака, нарастающее в последние годы, теперь стало ослабевать, – читает он мне. – Ее вдруг осенило, что они не так уж сильно отличаются друг от друга. По существу, он такой же, как и она”.

      Гахамел многозначительно умолкает.

      – Мария должна понять, каков Карел и почему он таков. Понять другого не трудно, трудно только хотеть его понять! Любовь придет вслед за пониманием!

      Мы молчим. Мне как-то неловко. Надо бы что-то сказать. Под мостом проплывает одинокий байдарочник. Бог весть почему, но мне приходит на ум, что это метафора.

      – Я сделаю все, что в моих силах, – обещает Нит-Гайяг.

      – Я тоже, – объявляю я со всей серьезностью. Гахамел это знает.

      – Что нам известно о Кареле?

      – Почти ничего. Сынок собирался прийти на ужин, но потом позвонил и сказал, что не придет. И потому Мария не будет делать испанские птички. На ужин – насколько мы знаем – будет пицца.

      – Capricciosa и quattro formaggi, – уточнил Нит-Гайяг.

      – Он должен прийти, – качает головой Гахамел. – В любом случае он должен прийти на этот ужин. Иначе он будет мучиться всю жизнь!

      – Я передам ему. Но это чье приказание?

      Гахамел одним взмахом руки отвергает мою иронию.

      – Ты пойдешь и купишь себе “ауди”, – повелительно говорит он мне.

      11. Эстер

      Ожидая у мотолской[19] клиники автобус, она все время ощупывает языком сточенный обломок зуба. Она в хорошем настроении – еще бы, одна неприятная задача на сегодня выполнена. А можно ли таким же конкретно ощутимым способом осознать потерю мужа? – посещает ее мысль. Да, с помощью мобильника, мгновенно она находит ответ. Только на прошлой неделе Эстер решилась наконец стереть контактный телефон Томаша… Он, конечно, посмеялся бы над ней. Неисправимый рационалист. До самого конца он своенравно настаивал на своем.

      – После смерти ничего нет, Эстер. Конец фильма.

      Она опасалась, что он сам себя загоняет в ужасную ловушку. Ей трудно было понять, проявление ли это мужественности или ограниченности. И она вяло возражала ему:

      – Разве ты не чувствуешь, что мы все, я и ты, частицы чего-то огромного, что неизмеримо превосходит нас?

      – Да, мы все частицы огромной гнусности, называемой жизнью.

      И так далее. Его устойчивые убеждения против ее неопределенных сомнений. На факультете она участвовала в подобных дебатах, но теперь этот опыт был ни к чему. Философствовать о смерти в присутствии умирающего она не могла. Автобус приближается к остановке, двери открываются. Эстер входит. То, что не поддавалось его определению, он игнорировал. Эстер пытается восстановить в памяти его ироничное лицо, но все время видит Томаша таким, какой он на той фотографии, что постоянно перед ее глазами (на книжной полке, разумеется, еще несколько альбомов с фотографиями, но пока она не нашла в себе сил открыть их). Она вспоминает его слова: папа римский, словно менеджер по продаже веры. Черносутанники… Богословы-недоучки… Не

19

Мотол – часть Праги 5, где расположены клиника и крематорий.