Мир без конца. Кен Фоллетт

с закрытыми глазами преклонила колени на скамеечке. «Должно быть, – с надеждой подумал Годвин, – молит Небеса даровать ей прощения за грех». Ричард стоял позади Марджери – голова опущена, пальцы стиснуты в кулаки, губы шевелятся в молитве.

      Ризничий отступил в сторону, давая Филиппе войти в комнату. Леди с подозрением посмотрела на деверя.

      – Здравствуй, Ричард. Ты ведь обычно не молишься по будням.

      Епископ приложил палец к губам, призывая к тишине, и указал на Марджери.

      Филиппа ничуть не смутилась.

      – Марджери может молиться сколько ей угодно, но это женская половина, поэтому, пожалуйста, выйди.

      Ричард, ничем не выдав облегчения, вышел и закрыл за собой дверь.

      Он очутился лицом к лицу с Годвином. По взгляду епископа было понятно, что он не знает, как лучше поступить. Быть может, возмутиться: мол, как ты посмел, монах, вломиться в комнату без стука?! – но осознание, что он вел себя наипостыднейшим образом, видимо, мешало ему накинуться на Годвина с обвинениями. С другой стороны, епископу вряд ли подобало молить Годвина о сохранении тайны – ведь тогда он оказался бы в полной власти ризничего. Повисло гнетущее молчание.

      Выждав некоторое время, Годвин сказал:

      – От меня никто ничего не узнает.

      Епископ облегченно вздохнул и перевел взгляд на служку:

      – А он?

      – Филемон хочет стать монахом. Он постигает добродетель послушания.

      – Я у вас в долгу.

      – Каждый должен исповедовать свои грехи, не чужие.

      – Все же я признателен, брат…

      – Годвин, ризничий. Племянник приора Антония. – Ричард должен знать, что перед ним не простой монах, а человек со связями, способный доставить неприятности. Чтобы угроза вышла не столь откровенной, Годвин прибавил: – Много лет назад, прежде чем ваш отец стал графом, моя мать была с ним помолвлена.

      – Я слышал об этом.

      Годвину хотелось закончить так: «Ваш отец бросил мою мать, как вы наверняка бросите несчастную Марджери». Вместо этого он с вежливой улыбкой произнес:

      – Мы могли бы быть братьями.

      – Да.

      Прозвучал колокол на обед. Этот звон послужил долгожданным поводом разойтись: епископ направился к дому приора Антония, Годвин – в монашескую трапезную, а Филемон – на кухню, где помогал подавать на стол.

      В очередной раз пересекая двор, Годвин размышлял. Его огорчила та животная сцена соития, но он чувствовал, что вроде бы поступил правильно. Ричард как будто поверил.

      В трапезной Годвин сел за стол рядом с Теодориком, толковым монахом на пару лет моложе. Тот не учился в Оксфорде, а потому смотрел на ризничего снизу вверх, однако Годвин держался с ним как с равным, что несказанно льстило Теодорику.

      – Только что прочитал, тебе будет интересно. – Ризничий вкратце поведал брату об отношении досточтимого аббата Филиппа к женщинам вообще и к монахиням в частности. – Ты ведь давно об этом говоришь.

      На самом деле Теодорик никогда не высказывался на сей счет, зато всегда соглашался с более