Обрывок реки. Геннадий Гор

и повторил свой вопрос.

      – А я думал, что земля-то колхозная. – К моему удивлению, он посмотрел на меня без всякого удивления и ответил мне без всякой насмешки:

      – А чья же больше, – ответил он, – конечно колхозная.

      «Что за черт, – хотел было подумать я, – ну конечно тот», – но вовремя вспомнил, что мне уже известно, что не тот, и не подумал.

      Я спросил:

      – Что же, вам ее колхоз в аренду сдал, что ли?

      Теперь старичок посмотрел на меня с явным удивлением и ответил с явной насмешкой:

      – Колхоз не помещик и не кулак, – ответил мне старичок, – чтобы сдавать нашу землю нам же.

      – Так это земля не колхозная?

      – Колхозная!

      – А вы единоличники? – спросил я.

      – Откуда вы взяли, что мы единоличники, – сердито ответил старичок, – мы колхозники!

      Теперь я понял всё. Так вот о чем мне говорила Катерина Оседлова, я припомнил также слова, сказанные мне в поле одним комсомольцем: «Каждый у себя». Теперь я понимал их смысл. Каждый у себя.

      Старичок попросил у меня закурить и протянул руку за папиросой. Мне показалось, что все старички протягивали руки за папироской, каждый по руке. И я стал обходить их маленькие поля, угощать стариков папиросами. Я ходил целый день, пока не вышли все папиросы. И остановился – отдать последнюю папиросу. Впереди было еще много старичков, но у меня уже не было больше папирос, и я остановился. Старичок, заметив, что я отдал ему последнюю папиросу, благодарно улыбнулся, остановил лошадь и прокашлялся, показывая этим, что он готов со мной говорить. «С чего бы начать?» – подумал я. И решил действовать прямо и решительно, как действовали бы на моем месте товарищ Молодцев или товарищ Оседлова.

      – Скажите, товарищ, – обратился я к нему, и голос, которым я спрашивал, показался мне голосом Молодцева, – скажите, товарищ, – начал я голосом Молодцева, – скажите, пожалуйста, – и почувствовал, как голос Молодцева снова стал моим голосом, – как же так, земля-то колхозная…

      – Уже было сказано, – сердито ответил старичок, – что колхозная.

      – А вы колхозник?

      – Уже было сказано, – сердито ответил старичок, – что колхозник.

      – Так ответьте, – вдруг осмелел я, – почему же вы работаете как единоличник, обособленно?

      – Понимаю, – уже весело ответил старичок, очевидно обрадовавшись новому вопросу (ему, как и читателю, надоело переливать из пустого в порожнее), – теперь я вас понимаю, – ответил он, – не впервой приходится отвечать. Потому работаем отдельно, что так привыкли. С детства работаем отдельно.

      – Так у вас, – перебил я его, – получается не колхоз, а черт знает что.

      – Зачем ругаетесь? – с укоризной сказал старичок. – Теперь не такое время… А колхоз у нас колхоз. Потому что работа идет в общую пользу. Собирать вместе будем, жать, молотить. А пахать отдельно, так сподручнее, потому что привыкли.

      – Коли так, – сказал я, – колхоз у вас только на бумаге.

      – И на бумаге, – подтвердил старичок, – как можно без бумаги. Ну, добрый путь вам. Надо работать. Мы – не лодыри. Мы – не молодежь.