Лепестки. Степан Зозулин

И словно в оправдание этого прозвища, они посвящали себя благородной праздности. Чинно разгуливая под сводами павильона или нежась на коротко подстриженном газоне. Который и был работой девушки.

      И она исполняла ее со всей тщательностью всякий раз, когда выпадала столь легкая доля.

      Уж всяко лучше работ по территории.

      Натаскавшись камней под хмурым приглядом Хозяина и его парней, она падала пластом на полу кухни.

      Там ее каждый вечер дожидался измотанный собственным долголетием тюфяк. Лучшая постель для очистки голов от непрошенных мыслей. И лучший уравнитель.

      Правда над кухней имелись комнаты. Их она обнаружила много позже, потому что в первые недели и не заметила, что у здания есть еще один этаж. Девушка как-то убиралась там и увидела комнаты с двухэтажными нарами. Тесные, но теплые и закрытые.

      Она не припомнила, чтобы кого-то из вновь прибывших получил такое ложе. И при новом расселении они превратились в одноместные номера.

      Измотанные дорогой, стоя перед откормленными бабами, провонявшими потом, поганой жратвой и мышиным дерьмом, прибывшие не стали роптать. Справедливо решив, что ближе к кухне приятнее жить.

      А теперь и жрать расхотелось. Когда перепадали крохи, девушка заставляла себя жевать и сглатывать. Приберегая силы для…, она не имела понятия – чего.

      Так что работа в павильоне сходила за выходной. В конце концов, появившаяся вдруг ненависть ко всему зеленому совсем не выглядела проблемой. Скорее, мелкой неприятностью.

      К счастью, обслугу не допускали в павильон больше, чем по одной за раз. Чтобы не наскучили своим видом изнеженным невестам. Те, кстати, и не обращали внимания на бродившую неподалеку челядь, что было девушке только на руку.

      – Эй, ты!

      Раздавшийся голос разнесся по периметру павильона, отвлекая девушку от мыслей. Это был первый порожденный человеком звук за утро. А ей уже начало казаться, что так – глядишь – может и вечер опустится в тишине.

      Девушка повернулась на голос и увидела одну из невест – избранницу Кобуры. Та сидела с вышиванием в противоположном конце двора в сопровождении еще одной девушки – совсем молоденькой – и потому казавшейся девочкой в компании зрелой подруги.

      – Да, ты, – утвердила она, встретив ответный взгляд. – Не припомню твоего имени.

      – Я его не называла.

      Девушка постаралась вложить в ответ всю мягкость, на которую был способен голос. И предпочла вернуться к работе, чтобы не спровоцировать ссоры.

      На короткие минуты ей показалось, что фокус удался. Но голос послушницы раздался снова:

      – Гордая, да?

      Девушка повернулась к ней даже быстрее положенного. Словно желая уверить в отсутствии дурного помысла. Гордыня, в которой ее упрекнули, никуда не денется, если не лезть лишний раз на рожон.

      Невеста была чудо как хороша. Рядом с мышкой, которой показалась теперь ее младшая подруга, выглядела молодой женщиной. Роскошной, насколько позволяла жалкая лужайка, затерянная среди каменных глыб.

      Закрытое серое платье нисколько не скрадывало высокой груди.