Дорога памяти. Софья Прокофьева

всегда был бледен. Сначала я думала, что это следствие перенесенного им в войну недоедания. Но это была особенность его кожи.

      Что-то строгое, взрослое было в его лице. Он редко улыбался, смеха его я почти не помню.

      Профиль его был сложен из простых чистых линий, что придавало ему нечто античное. Высокий лоб. Взгляд его неярких глаз было трудно выдержать.

      Он был правдив, как мне казалось иногда, до глупости. Первый порыв его души был мгновенным и окончательным. Переубедить его было невозможно. Отдать последнее, сказать в лицо правду, никогда не думая, как это отзовется на его судьбе.

      Он был необыкновенно талантлив, учеба давалась ему без каких-либо усилий. Но в силу своего характера он вечно портил отношения с теми, кто поднялся выше его по карьерной лестнице. Постоянные конфликты…

      Единственный, с кем он был сердечно близок, с кем он безоговорочно считался, был заведующий его лабораторией Давид Соломонович Жук, человек замечательный, близкий ему по складу характера и души.

      Впоследствии, когда мы расстались и потом, много лет спустя, соединились снова, уже навсегда, случилось так, что Виктор на моих глазах в мелкие осколки разбил свое будущее, свой возможный восход на вершину науки, я уж не говорю о карьере.

      Тогда Виктор блистательно защитил докторскую диссертацию.

      Его, а заодно и меня (я была уже его женой) пригласил к себе на дачу академик Ишлинский, человек талантливый, умный и образованный. Он уже ознакомился с диссертацией Виктора и по достоинству мог оценить ее.

      – Переходите в мой институт, – предложил Ишлинский. – Здесь у вас будет все. Своя лаборатория, современное оборудование – все, что вам необходимо. Можете взять с собой ваших сотрудников. Работайте!

      У меня замерло сердце. Вот она, сумасшедшая удача – перейти из подвала, уйти от директора института академика Платтэ, хитрого, ловкого карьериста, который перекрывал Виктору все пути, препятствуя каждому его новому начинанию и открытию.

      Виктор, не задумываясь, вежливо и спокойно ответил:

      – Я благодарен, но сейчас это невозможно. Давид Соломонович Жук, заведующий моей лабораторией, в очень трудном положении. Не знаю, что с ним будет, не закроют ли вообще его работу, если я сейчас уйду от него. Но через год…

      – А-а… – протянул академик, и лицо его стало холодным, каменным и отчужденным.

      Его жена, милая мягко-полная женщина с добрым лицом, хранящим следы былой красоты, пригласила меня в сад.

      Вдоль забора росла малина, отборная, как и все в этом доме.

      Жена Ишлинского срывала крупные, без единого червячка ягоды и угощала меня. Чуть согретые ее пухлой ладонью, они казались мне отвратительно горькими и ядовитыми.

      Прошли годы, но обжигающий вкус этой малины я помню до сих пор.

      Впоследствии я убедилась, что это был не единственный случай, когда Виктор губил представившуюся ему счастливую удачу, не из гордости, но порой уловив что-то чуждое его натуре или почувствовав присутствие чего-то