Дорога памяти. Софья Прокофьева

хотела встать, но он не отпускал меня.

      Тут зазвенел, подъезжая, другой трамвай, до отказа полный народа. Мы оба вскочили.

      Вскоре я была уже дома.

      Я подумала, что мне почему-то не хочется, чтобы завтра Виктор снова пришел ко мне.

      – Ты сошла с ума, – огорчилась Наташа, когда я ей все рассказала. – Если бы Николай меня так любил! Но это ему просто не дано. Опомнись… Виктор такой талантливый, такой замечательный… Ты не знаешь, что творишь, что теряешь…

      Но трещина в наших отношениях все углублялась.

      Наступил день, когда я сказала Виктору, чтобы он больше не приходил ко мне и не звонил. Я не помню, что он ответил мне, – может быть, просто промолчал. Но больше он ни разу не позвонил, не искал встреч. Всё…

      Его гордый характер, он и в этом сказался…

      В том же сорок пятом году Сережа, мой брат, был демобилизован. Он дошел до Берлина и расписался на Рейхстаге.

      Мама уже почти не выходила из дома, но как раз в этот день она куда-то ушла.

      Сережа с дороги мыл руки и лицо в ванной комнате каким-то серым обмылком – мы в то время покупали мыло на рынке, да и то оно было редкостью.

      И вдруг вошла мама. Вся дрожа, она встала в дверях, учащенно дыша. С трудом сделала несколько шагов и, припав к его груди, зарыдала. Я никогда не слышала до этих пор, чтобы она так рыдала. Даже в тревоге и горе она всегда была сдержана и внешне спокойна.

      Сережа вернулся какой-то другой, отчужденный. Он отвык от уклада нашего дома. Ему казалось, что мы живем не так, как надо, неправильно, замкнувшись в семейной суете, не чувствуя, какое сейчас время.

      Он не понимал, почему дядя Сеня носит зашитую в воротник своего пиджака ампулу с цианистым калием, так что ее можно в любой момент раскусить. Сережа не верил в аресты, в концлагеря, в пытки.

      – Да, может, что-то и было, – говорил он, – но нельзя же все так преувеличивать! Надо достать грузовик, поставить на него рояль, чтобы дядя Сеня мог ездить по разным городам и нести музыку народу.

      Потом начались будни. Сережа поступил в Литературный институт. Я перешла в школу рабочей молодежи, и в аттестате была всего одна четверка. Почти медалистка! А дальше что?

      Сережа писал стихи о Мичурине, о его маленьких вишнях, выросших в цветочных горшках на подоконнике. А я продолжала «Античный цикл» и не знала, куда себя девать.

      Однажды Сережа привел к нам в дом своего однокурсника поэта М.

      – Соня пишет забавные стихи. Пусть почитает, – предложил Сережа.

      Я с радостью начала читать, ведь, собственно, до этого читать было особенно некому.

      Едва я прочла несколько стихотворений, как наш гость вскочил, растерянно и даже дико озираясь.

      – Что это? Где я? Куда я пришел? Это не советская поэзия… Провокация… Запомни, Сергей, я у тебя не был, понял? Я ничего не слышал…

      Он пошел в переднюю одеваться. Страх на его похолодевшем лице сменился не то злобой, не то отвращением.

      Дверь захлопнулась. На меня все это произвело откровенно странное впечатление. Ну, может быть, не совсем обычные