Дорога памяти. Софья Прокофьева

мамина подруга со времен жизни в Омске, когда был еще жив Валентин Александрович Яковлев.

      В начале революции Нина Михайловна отправила целый вагон дорогих вещей из московского дома в Омск. Персидские ковры, серебряную посуду, антикварную мебель, хрусталь и т. д.

      Недаром в Омске славился ее салон с танцами, концертами, выступлениями поэтов. Но скромно, собственно говоря, бедно, живущему Валентину Александровичу эти вечера и ужины были неинтересны. И поэтому мама знала о них только понаслышке, от общих друзей, хотя и продолжала дружить с Ниной Михайловной.

      В 1938 году графиня Подгоречани была арестована. Она дружила с Альви Викторовной Литвиновой, женой нарком-индела Литвинова. Часто играла с ним в шахматы, ведь она была уникальной женщиной-шахматисткой.

      Ее обвинили в том, что она попыталась разоружить милиционера, с тем чтобы убить Литвинова. На допросе 16 января 1938 года в Бутырской тюрьме она все отрицала. Ее пытали. И уже 22 января она признала себя виновной, участницей шпионского заговора.

      Ее осудили на восемь лет и отправили в концлагерь на север.

      Бедная Нина Михайловна! Надо было ее видеть: маленькая, мне по плечо, худенькая, одни косточки, и почти слепая.

      В 1941 году ее отпустили на поселение, настолько ухудшилось ее здоровье.

      Где она только не побывала – в Касимове, в Шелкино, в Тульской, в Краснодарской области, в Заполярье…

      Она писала нам. Один из ее друзей, главврач больницы для душевнобольных, рискнул (по тем временам это был немалый риск) поместить ее в свою клинику.

      Ее письма, полные тепла и юмора, всегда кончались какой-нибудь безумной фантастической фразой. Например, что к ней приходят через день то ангелы, то косматые чудовища. Иначе было нельзя, ведь все письма откровенно вскрывались и прочитывались.

      Однажды она написала нам: «Здесь – рай. Здесь тепло и кормят».

      Потом как-то она прислала нам варежки, сшитые ею самой из грубой черной материи, украшенные разбросанной в беспорядке оранжевой вышивкой.

      Эти варежки были на выставке, под ними красовалась подпись «Типичный узор шизофреника».

      Я долго их хранила.

      Но вдруг нагрянула какая-то комиссия, и главврач, ее друг, вынужден был попросить ее покинуть этот «рай».

      Какое-то время она жила под Тарусой, и тогда она чаще приезжала к нам. Но Москва была для нее запретной зоной. Как же она пугалась, если раздавался звонок в дверь. Металась, как загнанный зверек, пряталась…

      Потом она купила домик где-то около реки. Однажды она, взяв сумочку с документами, паспорт, пошла отмечаться в милицию или куда-то еще, как было положено для ссыльных – каждый месяц. Была весна, половодье. Она вернулась – а домика нет. Разлившиеся воды реки унесли его.

      Мы получили отчаянное письмо. Самое печальное для Нины Михайловны было то, что вместе с домиком уплыла ее любимая кошка.

      Мои родители выслали ей деньги, чтобы купить новый домик, но кошка исчезла и Нина Михайловна была безутешна.