Дорога памяти. Софья Прокофьева

рядом с ней, я многое знала. Но еще больше мне рассказала Настя, внучка Маргариты Осиповны, дочь умершей Тани.

      Не похожая на мать, но по-своему не менее прелестная, не худая, а невероятно тонкая, гибкая, как цирковой гимнаст, с изящными чертами лица. Она стала художницей, сама пишет сказки и сама их иллюстрирует.

      Настя рассказала мне о смерти Маргариты Осиповны. Она жила на даче. Поздно вечером, уже в темноте, пошла одна навестить друзей, живших по соседству. Она упала и сломала шейные позвонки. Смерть ее была мгновенной.

      Настя, милая Настя… Не то чтобы она напоминала мою любимую Таню, но какие-то незримые нити создают преемственность и продолжение дарованной им обеим красоты. И глядя на Настю, я невольно вспоминаю свою юность и воздушную прозрачность Тани.

      Простите, я отвлеклась, но это – часть моей жизни, и я не имею права ее забыть.

      Тани уже не было в живых, когда однажды ко мне пришла Леночка-Красотка. И вот что она мне рассказала:

      – Ты слушай. Вот какой мне приснился сон. А может быть, это был и не сон вовсе? Только слышу я голос. Кто-то мне говорит, и так внятно: «Встань и иди в церковь. Ты не знаешь, где она, но найдешь. Встань и иди».

      На улице темно, дождь. Я вышла из дома, шатаясь, иду и плачу. А куда иду, сама на знаю. Пустой спящий город. Вдруг прямо передо мной – незнакомая церковь. Высокие двери открыты. В церкви темно, но несколько свечей у алтаря горят. Смотрю: старенький священник стоит и тихо так читает Евангелие. Он как будто ждал меня.

      – Бедная моя, ты озябла и промокла, – сказал он мне.

      Я попросила, чтобы он исповедал меня. Он наклонился ко мне. Я стала шепотом говорить о своих грехах, что водку пью, много пью. Я говорила, но мне казалось, что он все знает еще до моих слов.

      Он накрыл мою голову епитрахилью, я чувствовала тяжесть его руки. Он прочел святые слова, потом я поцеловала икону и крест. Поцеловала его руку. Он перекрестил, благословил меня и сказал:

      – Иди домой. Успокой свою душу. Больше ты не будешь пить.

      Я знаю от близких Леночки, что после этой ночи, полной тайны и света, Леночка перестала пить.

      Мне особенно дорог ее рассказ, потому что уже через год Леночка тяжко заболела. Она мужественно боролась с беспощадным недугом, но была обречена. В какой церкви ее отпевали – не знаю.

      Но пора вернуться к сорок третьему году. Чужих людей и соседей в нашей квартире становилось все меньше. Стали подавать воду и газ на верхние этажи.

      В квартире за время нашего отсутствия ничего не пропало, если не считать моей детской библиотеки. Не было Жюля Верна, Александра Грина… Но самым печальным для меня было исчезновение с полок моего шкафа двенадцати маленьких томиков Шекспира в потертых тканевых переплетах красного цвета. Шекспир был переведен прозой. И для меня было истинным потрясением, когда годы спустя мне удалось купить двухтомник Шекспира в переводах Пастернака. Это был совсем другой Шекспир, несравнимо возвышенней и глубже, но незнакомый и чужой.

      Открыв том Достоевского,