Волк в ее голове. Книга III. Андрей Сергеевич Терехов

Леонидаса дрожит.

      – Че, «милый друг»? ЧЕ? Вы, блин, знаете, как она живёт? Вы знаете, че с ней вообще творится? Или дали денег и забыли, пока у вас не зачешется в одном месте? Давайте, давайте, везите меня в опеку, им будет интересно узнать, что учитель гимназии – сратый ПЕДОФИЛ!

      – Бесишь.

      Диана так произносит это, что мои челюсти захлопываются сами собой. Я складываю руки на груди и отворачиваюсь.

      Леонидас резко, с визгом покрышек сворачивает к тротуару и останавливается. Он выскакивает из машины и силой, больно схватив за руку, выдёргивает меня наружу.

      – Эй!

      По инерции я пробегаю пару шагов и едва не поскальзываюсь на инистом асфальте.

      – Свободен, – глухо, едва сдерживая себя, выпаливает Леонидас.

      Диана наполовину вылезает с водительской стороны и испуганно смотрит на нас. Её чёрную чёлку треплет ветер – то закрывает, то открывает лицо. Насколько Диана беспомощна, слабовольна, послушна сейчас, и насколько легко она избивала отца Николая.

      Это бесит.

      – Прекрасно. Спасибки за поездку. Ах да, – я делаю шаг к Леонидасу и только сейчас замечаю, что он в темно-синих сланцах, – передавайте привет вашей жене и доче…

      Меня дёргает в сторону, щека немеет от боли.

      – Не смей!

      – Жень! – вскрикивает Диана.

      Леонидас с шумом выдыхает носом воздух и трёт отбитую руку.

      Мне сейчас дали пощёчину? После секундного шока из меня вылетает смешинка, за ней – другая.

      Кто даёт пощёчины в начале XXI века?

      – Это тоже, потому что старше?

      Леонидас отворачивается к машине, заталкивает протестующую Диану на пассажирское сиденье. В мою сторону летит пакет с жёлтыми розочками. Я чудом ловлю его, и по закону подлости удар приходится по больному пальцу.

      – И ещё раз «Ах да»! – продолжаю я издевательским, вибрирующим голосом, пока Леонидас с грохотом, с лязгом захлопывает дверцу. – Не забывайте пользоваться презиками. Иначе вы…

      «Субару» с воем устремляется прочь, и мне приходится кричать остаток фразы:

      – Иначе вы совсем запутаетесь, кто из вас ребёнок, а кто взрослый!

      Некоторое время я иду следом за машиной: на автомате, не думая и не понимая, где я, кто я и куда движусь. В голове крутятся фрагменты разговора, и одна за другой возникают новые фразы – порезче, похлеще.

      «Не забудьте купить подгузники для взрослых!»

      «Кто из вас будет ходить за его пенсией?»

      «Вы уже купили место на кладбище?»

      Я хочу догнать машину, высказать всё это и увидеть муки совести на лицах Дианы и Леонидаса, но путь мне преграждает светофор.

      Тишина. Красный свет растекается по инею хрустальной пеленой и слепит меня. Нижнюю челюсть трясёт от холода, спину корёжит озноб. Над головой колеблется северное сияние, такое яркое, потустороннее, что кажется реальнее города, реальнее меня. Будто оно настоящее, а мы все ему снимся.

      Может, мне привиделись эти страшные дни? Легче поверить в кошмар и галлюцинацию, чем в учителя-педофила, чем в Веронику Игоревну с вереницей тайных жизней, чем