Крещатик № 93 (2021). Альманах

раковину и поглядывая на своё испитое лицо в зеркале, Хан понимал, что чувствует себя лучше, чем вчера. Температура вроде бы спала, ноги не подгибались, горло не болело.

      Только очень хотелось пить. И именно жажда заставила его одеться, привести себя в порядок и выйти из дома.

* * *

      Колокола отбили полдень. Константин Хан стоял за воротами и смотрел на церковь. Обводил взглядом изгибы ступенчатых арок, до рези в глазах всматривался в блики начищенных куполов, разглядывал проволокой закреплённый крест, внимательно наблюдал за поведением прихожан. Запоминал всё: темп шагов, выражение лиц, мельчайшее дуновение ветерка, сигналы машин за спиной.

      Из дверей церковной лавки вышла женщина одухотворённого вида, на ходу складывая покупки в сумку. Загодя подготовила горсть мелочи, с улыбкой ссыпала её в ладонь попрошайки. Та рассыпалась в благодарностях, и женщина вышла за ворота.

      Ни на Константина, ни на сгорбленную старуху на ступеньках перехода её доброты не хватило. Хан промолчал, а вот горбунья покрыла прихожанку матом и ещё долго верещала гневную бессмыслицу, до тех пор, пока из сторожки не вышел дворник и не пригрозил полицией. Блаженная она была или нет, но угроза сработала. После кистер[1] направился к Хану, размахивая метлой.

      – И ты иди отсюда, пьянь!

      – Да я же…

      – Иди!

      Он развернулся и быстрым шагом ретировался. Хотелось пить.

* * *

      Пачка сигарет легла на прилавок, вслед за ней звонко звякнула прозрачная чекушка.

      – Тоғыз жүз жиырма, – скороговоркой бросила продавщица, худощавая пожилая казашка.

      Костя оторвал взгляд от весело плещущейся водки, перевел на её хмурое лицо.

      – Простите, я н-не понимаю, – пальцы заметно дрожали.

      Она раздражённо вздохнула и повторила, повысив голос:

      – Девятьсот двадцать!

      Пять или шесть человек, столпившихся в магазинчике, нервно вздыхали, напряжённо переступали с ноги на ногу, тихо переговаривались. Хан спешно, нервно считал мелочь в ладони. Девятьсот двадцать не выходило никак.

      – А с-сколько без с-сигарет? – он снова поднял глаза на кислеющее лицо продавщицы. Лицо это, смуглое и, в общем-то, по-старчески красивое, портило пигментное пятно на левой щеке. Это пятно раздражало чертовски. От него хотелось напиться ещё сильнее.

      – Пятьсот шестьдесят.

      Она убрала сигареты обратно в стенд. В резких, отрывистых движениях чувствовалось презрительное раздражение.

      Он отсчитал деньги, высыпал на прилавок. Продавщица быстрыми движениями пальцев разметала по столу монеты, быстро сосчитала, выдвинула обратно двадцать тенге.

      – Лишнее.

      – А-а, – протянул Костя.

      В углу, у прозрачной подставки под шоколадки, жвачку и прочее, стояла коробочка для садакa[2]. Внутри виднелась горстка мелочи и мятая купюра в пятьсот тенге. Нестрижеными ногтями он подцепил монету, дрожащими пальцами попытался сунуть в прорезь. Двадцатка выпала и зазвенела по полу.

      В очереди кашлянули. Спиной чувствуя взгляды, он наклонился, стал искать на потёртом кафеле монету. В горле пересохло.

      Её

1

Ки́стер (кю́стер) (нем. Küster – пономарь, лат. custos – дворник, сторож, англ. sacristan – ризничий) – церковнослужитель-завхоз.

2

Садака – мусульманское добровольное пожертвование.