Вирус турбулентности. Сборник рассказов. Ольга Амалфеева

ну зачем всем это знать. Легла, дело своё сделала и иди собирай свои картинки. Кому какое дело.

      – Это забавно. Но он в конце концов увидит, что у меня одна коробка.

      – Иди сюда. Иди сюда, сказала, – Лена протянула руки и потянула стоявшую рядом Надю.

      Та обмякла. Лена погладила её по голове, перебрала, поправляя, волосы.

      – Перестань. Тебе давно пора что-то с этим делать. Новая страна, новый мужчина, новые люди. Язык, в конце концов, который ты не понимаешь. Пусть говорят, что хотят. Пусть делают, что хотят. Ни тебе телевизора, ни газет. Всем улыбаешься и машешь. Слышишь, – она заглянула подруге в глаза, – Слышишь меня? Улыбаешься и машешь. Девочка моя. Я тебе на свадьбу очки темные подарю. Хочешь? Ну. Хочешь? Хо-о-чешь. По глазам вижу. Ну вот. Всё, не реви. Красотуля.

      – Лен, я не смогу. Я не могу всё забыть.

      – А зачем забывать. Достаточно просто не помнить. Не помни, и всё.  – Лена бросила карандаш на стол. – Не надо ходить этой дорогой, Надя. Не нужно больше. Всё.

      Надя развернулась, волосы растрепались – блузка, нитка жемчуга, бесполые растоптанные тапочки.

      – Я не знаю их, Лена, ты понимаешь?

      – Понимаю.

      – Я понятия не имею, что кто они.

      – Понимаю.

      – Я просто на остановку шла. У нас нет другой дороги до остановки. Только через кладбище. Ну, или в обход вдоль завода.

      – Надя, я знаю.

      – Я просто шла на остановку.

      – Надя, перестань,  – Лена рассердилась и повысила голос. – Перестань сейчас же. Может Павлу позвонить? А? У нас есть ещё время. Давай позвоним. Ты поговоришь – и тебе легче будет. Давай, ты, наконец, объяснишься. Человек всю жизнь в непонимании. А ты столько лет думаешь, что виновата. Тебе нужно снять это с себя и спокойно ехать. Давай сейчас. Разом.

      – Ты думаешь? Что я ему скажу – про кладбище?

      – Да, ты так и скажешь. Я шла по кладбищу, в институт. Он поймет, он сам там ходит. Давай, говори. Говори мне, как ему.

      – Я говорю тебе, как ему, русским языком. Впереди шли девочки-школьницы. Выпускницы. С мороженым. С бантами, с лентами. Смеялись. Я хотела их обогнать. Вдруг одна остановилась и встала поперек дороги как статуя. Прямо с мороженым. Глаза бродят.

      – Девочки, – говорит, а все молчат. Понимаешь, разом все замолкли, как сговорились. Стоят, озираются. И я стою.

      – Девочки, – говорит, – а ведь мы уже вдовы.

      Так и сказала: «Девочки, а ведь мы уже вдовы».

      И тишина такая, Лен. И мороженое капает.

      Я повернулась, куда она смотрела – аллея боковая, широкая, заасфальтированная. И по обе стороны гранит и головы гипсовые. Головы, головы а потом без голов портреты на плитах. Сильные, красивые, улыбаются: двадцать пять, двадцать семь, тридцать два, двадцать. У меня как будто калькулятор на минус включился. Восемьдесят семь минус шестьдесят пять, восемьдесят два минус пятьдесят девять.  Зачем у меня так хорошо с математикой? Синусы-косинусы –  чтобы потом годы жизни на могилах считать?

      – Лучше б ты деньги считать научилась, – улыбнулась Лена.

      – Ты слушаешь или нет. Я не считала себя вдовой. Я считала себя невестой, понимаешь. Не-ве-стой. Саша – там,