Вирус турбулентности. Сборник рассказов. Ольга Амалфеева

почти не встречались. Приходили в разное время. Наташа проверяла допоздна тетради и так и засыпала с ними на диване. Вадим утром уводил дочку в садик и возвращался к ночи.

      Поздно вечером ей позвонила Маша, сказала о своем диагнозе. Наташа записала на листок подробности, нужные лекарства, номера докторов. Повесила трубку и замерла, примерзнув к стене.

      Хлопнула дверь, Вадим прошел мимо столовой, заглянул, вернулся, подошел к столу, перевернул к себе листок, прочел.

      – Наташ, – подошёл, обнял одним махом, голос прыгал. – Наташа.

      Качнулась навстречу, как дерево. Смотрела за его плечо невидящим глазами.

      – Наташа, родная.

      Она держалась за него везде, где не заставляли разжимать руку турникеты и двери. За палец, за рукав, за полу пиджака. В ожидании, в очереди и на остановке, обходила, втыкалась лицом в грудь, просовывала ладони за спину, прижимала и говорила через него в них.

      В тот вечер Вадим пришел домой раньше – поднялась температура, выворачивало суставы, разламывалась голова. Наташа крутила на кухне фарш на котлеты, заглядывая через проем двери в телевизор. Светка бегала из комнаты в комнату.

      Вадим лег на диван, всё плыло перед глазами.

      – Свет, не бегай, голова болит.

      – Бр-рр-р, – дочка пронеслась мимо.

      – Не бегай, говорю, ну кому я сказал.

      Балованная отцом, девочка стучала ему ладошками по лицу, кружилась вокруг, подпрыгивала и снова неслась через комнаты:

      – Папа, я самолёт, смотри, смотри, я самолёт, папа.

      – Ты не понимаешь что ли. Иди сюда, – превозмогая головную боль, он попытался поймать пробегающего мимо ребенка.

      Светка взвизгнула и расхохоталась. Вадим сморщился и закрыл рукою глаза.

      – Ты чего хамеешь, – простонал он. – Счас как дам, мигом угомонишься. Распаскудилось бабьё, кому сказал, иди сюда.

      Резко сев, он выбросил вперёд длинную руку. Света отлетела к стене:

      – Мама!

      Из чугунной мясорубки, полетевшей в его спину, сыпались запчасти.

      Тот же молодой человек снова поднял руку:

      – Что же, прямо бить? Женщину  – бить?

      – Ну конечно! – отец Михаил сыто улыбнулся. – Конечно. Ты попробуй. И жить потом попробуй с ней. И с собой. Если захочешь.

      Батюшка опустил руки на стол и, перекладывая высыпавшиеся куски рафинада обратно в коробку, тихо, как для себя, заговорил:

      – Она за тебя держится, на тебя смотрит.  В упор, в лицо. Потому что она от тебя, от мужа, взята. На тебя и смотрит. А ты от земли взят – на землю смотри. Она в защите нуждается, в тепле, в покрове. В том, чтобы быть на месте, как ребро, вот здесь, – он поднял глаза и постучал указательным пальцем себе в грудь,  – под сердцем.

      – А с рогами как?

      – А что с рогами, – грянул отец, откинулся на хлипком стуле и размашисто развел руки в стороны, – прижал покрепче – они и осыпались, те рога, как прошлогодний снег. Так-то. Всему вас учить надо.

      – – – – -

      Аутсайдеры

      Махнув