…и дольше жизни длится…. Рита Харьковская

Костя поднялся из-за стола: – Допивай молоко. Сейчас меду принесу, матери привет передавай, и скажи, чтобы кринки вернула, а не забыла, как в прошлый раз.

      Костя ушел в погреб.

      – Вот ведь бирюки. Что отец, что доченька, – доносился голос соседского сынка.

      Его товарищ, за все время гостевания, не проронил ни слова, разве что поздоровался, входя во двор, да попрощался, когда, взяв две кринки меда, покинул хутор.

      В огороде Надежда подвязывала успевшие вымахать в человечий рост, помидорные кусты.

      Где брал Костя семена для своего огорода? Какие слова тайные говорил им, высеивая на рассаду? Что обещал, высаживая сеянцы в огороде? О чем просил, увидев первые цветки и завязь?

      Об этом он не рассказывал никому.

      Только, что фрукты, что мед, что городина – все у него было самое-самое.

      Совсем скоро нальются цветом и соком помидоры Бычье Сердце.

      Совсем скоро сахаристостью, вкусом и сочностью они смогут поспорить со многими фруктами.

      А пока… пока нужно обойти и осмотреть каждое растение. Кого надо – подвязать, кого надо – прищепить. Удалить «волчковые» отростки. Окучить и полить.

      Костя стоял в начале огорода и смотрел на дочь.

      Надежда совсем не похожа на мать, на Лизаньку. Она пошла в его породу: более крепкого телосложения, смуглолицая, с кудрявыми темно каштановыми волосами. Вот только у кого дочь взяла эти глаза? Костя и сам не мог ответить.

      Цвет глаз Надежды зависел и от времени года, и от того, утро или вечер были за окном, и от того, грустна или весела была девушка. Цвет глаз менялся от карего, почти черного, до темно-синего.

      Иногда в глазах Надежды проблёскивали темно-фиолетовые искры.

      Поэт или художник, сказал бы: глаза цвета озёрного омута.

      На полдороги от хутора до пасеки, с давних давён было небольшое, заросшее ивняком, озерко. Вода в нем всегда была ледяной: попробуй, глотни – враз зубы заломит. Глубина неизведанная – достать до дна рукой не возможно было уже у берега. А цвет воды был один в один, как глаза у Наденьки.

      Костя смотрел на гибкую фигурку дочери, все продолжавшую то нагибаться к земле, то выпрямляться, осматривая, ощупывая, изучая растения, и душа его плакала.

      Уже прошло столько времени, как Наденька вернулась домой, а все никак не оттает, не отойдет от тех страшных лет плена. До сих пор ничего не рассказала ни ему, ни сестре.

      Костя и не выпытывал. Есть вещи, о которых человек не то, что говорить – вспоминать не хочет.

      Может и хорошо, что к брату перебраться задумала. Девушке уже двадцать четыре, давно пора замуж, детей рожать. А кто ее здесь, в селе, посватает? Да и в Токмаке, спасибо Шуриной свекрухе, вряд ли жених сыщется.

      Так что пусть едет, если решила. Вера с ребятишками через месяц на хутор переберется, будет в доме хозяйка. Не пропадет старый цыган.

      Костя грустно усмехнулся:

      – Дочка, заканчивай работу. Уже солнце за полдень перевалило. Обедать пора.

      Надежда распрямила натруженную спину:

      – Иду, папа.

      На следующий день, уже ближе к вечеру снова