La Critica. Первая книга казанской трилогии. V.S.

наш лепет, она сказала: «Подождите, я на минуту» и вышла. Оставшись одни в кабинете, мы со Стальским посмотрели друг на друга и одновременно вспомнили как нас винтили полисмены, как мы катались по весенней мостовой, как не давали отнять у нас газету, как Стальский поднял над головой стопку La Critic’и, а менты не могли допрыгнуть, чтобы конфисковать улики, как толпа живо заинтересовалась нашей газетой (как только газета показалась им объектом репрессий со стороны официальных властей), как Стальский метнул в толпу эту жёлтую стопку, и как люди начали хватать её и прятать под одежду, и уносить ноги, чтобы в спокойной обстановке ознакомиться с содержанием… «Граждане, да здравствует свобода слова! Ура-ура!..» – передразнил я крик и интонацию Стальского в тот момент, на пятачке перед храмом. «Вокруг хаос. Все мои идеалы: испорченные слова… Я ищу душу, которая смогла бы мне помочь. Я из разочарованного поколения, Разочарованная…»

      – Ун-дос-трез! – подхватил Стальский.

      – Je suis. D'une génération désenchantée, désenchantée!

      Мы поумирали от смеха. Потом немного успокоились.

      – Прикинь, Глеб: сейчас вернётся Сицилия, сядет напротив нас, так задумчиво поглядит-покивает, а потом, вдруг!.. Выхватить из ящика стола полутораметровый резиновый член и, прямо через стол, забьет им нас насмерть.

      – А-ха-ха! – пуще прежнего захохотал Стальский. – Как Гарри Топор!..

      – Ага!.. А-ха-ха! – покатывался я.

      – Сделает из тебя клюквенный джем огромным резиновым членищем, – сквозь смех проревел Стальский, показывая предплечье и кулак.

      В это мгновение вернулась Сицилия Владимировна. Мы не успели погрустнеть соответственно моменту.

      – Рада, что вам весело, – сказала Сицилия, воцаряясь на своём кресле руководителя.

      Мы скорбно потупились. Сицилия поправила манжеты и шмыгнула носом:

      – Значит завтра заберёте оставшийся тираж из багажника машины?

      – Да! Да! Безусловно! – хором заверили мы.

      – Тогда не смею вас больше задерживать. До завтра, господа, – Сицилия повернулась вполоборота и начала рассматривать стену.

      Мы подскочили с табуреток и, пождав хвосты, бросились к выходу.

      – Кстати, – остановила нас Сицилия, – смотрела сегодня новости на «Кефире»: «Да здравствует свобода слова…» – в этом что-то есть. Определённо.

      *****

      Утро следующего дня. Подъём по будильнику. Лёгкое похмелье. На правом боку обширный синяк, – вчерашняя боевая травма; «вследствие самостоятельного падения на поребрик возле памятника Шаляпина», – запись в протоколе задержания.

      Марта крутилась на кухне. «Привет-привет». После водных процедур, я постучался в комнату Стальского; он не ответил. Я зашёл. Глеб спал.

      – Вставай, слесарь Коля. Па-да-па-да-па-дам, – слегка повысив голос, проговорил я над его ложем.

      В комнате стоял дух сильно закладывающего за воротник жильца. Открыл шторы и дверь на балкон.

      – Чёрт! Сколько натикало? – прохрипел Стальский.

      – Семь тридцать утра. Разбудить тебя в семь сорок?! – пошутил я.

      – Я ещё пьян.