Дальгрен. Сэмюэл Дилэни

быстро вела его во тьме, на тротуары и с тротуаров, из полной в почти полную темноту и обратно. Сбивало с толку почище подвальных коридоров.

      – Мы в парке, да?.. – спросил он, когда прошла не одна минута. Он не только пропустил вход, но, всплыв из своих раздумий и заговорив, не понял, сколько минут прошло. Три? Тринадцать? Тридцать?

      – Да… – ответила она, не понимая, почему не понимает он.

      Они шли по мягкой пепельной земле.

      – Все, – сообщила она ему. – Пришли ко мне.

      Зашелестели деревья.

      – Помоги одеяло расстелить.

      Он подумал: а она-то как умудряется видеть? На ногу ему упал уголок одеяла. Он опустился на колени и потянул; почувствовал, как тянет она; почувствовал, как натяжение ослабело.

      – Снимай с себя всё… – тихо сказала она.

      Он кивнул, расстегнул рубаху. Он знал, что грядет и это. С каких пор? С утра? Выходят новые луны, подумал он, и меняются небеса; а мы всё безмолвно интригуем ради слияния плоти с плотью, и земля стоит смирно, и можно по ней шагать, и не важно, что там над нею. Он расстегнул штаны, вылез из них и, подняв взгляд, заметил, что немножко видит ее по ту сторону одеяла – бешено снующее пятно, что шуршит шнурками, джинсами, – в траву упала кроссовка.

      Он сбросил сандалию и голым лег навзничь на краю одеяла.

      – Ты где?.. – спросила она.

      – Здесь, – но вышло скорее кряхтение, тряхнувшее маску лица.

      Она рухнула рядом – плоть во тьме тепла, как солнечный свет, – скользнула на него. Колени просунула меж его колен. Его руки радостно обхватили ее; он засмеялся и качнул ее вбок, а она ртом искала его рот, нашла, впихнула туда язык.

      Жар из паха нарастал слой за слоем, пока не заполнил его всего, от колен до сосков. Кость ее лобка терлась о его бедро, она вцепилась ему в плечи – но у него не вставал.

      Они раскачивались, целовались; он трогал, потом тер ее груди; она трогала, потом терла его руку, что терла ее; они целовались и обнимались пять минут? десять? Хотелось извиняться.

      – Так, наверно, не… ну, в смысле, тебе…

      Она отодвинула голову.

      – Если ты переживаешь из-за этого, – сказала она, – у тебя есть пальцы на ногах… на руках… язык…

      Он засмеялся:

      – Ну да, – и съехал вниз: ступни, затем колени переползли с одеяла на траву.

      Двумя пальцами он коснулся ее пизды. Она рукой вдавила в себя его ладонь. Он опустился к ней ртом; она растопырила пальцы, и сквозь них пробились ее волосы.

      Аромат, как кулак в лицо, вызвал в памяти – где это было? в Орегоне? – первый удар топора по влажному сосновому полену. Он высунул язык.

      И его хуй проволокся по одеялу; нежный овал вылез из широкого капюшона.

      Она сильно вцепилась ему в голову одной рукой; другой сильно вжала два его пальца в свое бедро.

      Языком он обрисовал складки, что мокро высунулись наружу; и жесткое семечко в складчатой воронке; и мягкую, зернистую бороздку за ним. Она шевельнулась и на полминуты затаила дыхание, ахнула, снова затаила; ахнула. Он разрешил себе потереться