Похвальное слово Бахусу, или Верстовые столбы бродячего живописца. Книга вторая. Евгений Пинаев

вытер губы, – Миша Гараев, художник… Великий! – и великий мореплаватель. Прошу любить и особенно жаловать своей милостью. Будет жить у Фреда. Временно, – добавил он, ибо бабка сморщилась, будто глотнула уксуса. – Он джентльмен и не доставит вам хлопот. А это, Миша, баба Феня. Она здешний главнокомандующий и хранительница очага, на котором тебе придётся готовить шамовку. Люби её, выноси помои, и воздастся тебе от бабы Фени за кротость и почтение к её сединам.

      Бабка фыркнула и скрылась на кухне, зато вернулся кот. Он облизал усы, провёл по ним лапой и повёл нас к двери с табличкой: «Пещера Лейхтвейса. Зав. уж. Ф. Шкредов».

      – Заведующий ужасами, – пояснил Петя, не дожидаясь вопроса с моей стороны, и, толкнув дверь, сказал: – Замка нет, а значит, нет и ключей. Учти. Ну, проникнем в Пещеру?

      Я придержал мильтона.

      – А ты уверен, что маэстро не вытолкает меня в шею?

      – Ты уже живёшь, – заверил Петя. – Великий человек велик и в любви к ближнему. А если учесть, что вскоре он убывает к белорусам что-то монтировать по части энергетики, то появление твоё буквально в жилу. Кто будет хранить бесценные сокровища Пещеры? Кто будет кормить Великого Моурави? Ты! Это и будет платой за постой. Услуга за услугу.

      Я вздохнул. Не верилось, что все решилось так просто. Ещё и суток не прошло, как меня лишили крова и хотели зарубить, а проблема, казавшаяся неразрешимой, уже потеряла остроту. Неужели я действительно обрёл желаемое?!

      – Прошу в апартамент, – сказал Петя Осипов, и мы оказались в крохотном тамбуре с печью-голландкой и одним окном.

      Справа я узрел странное сооружение, отделявшее тамбур от остальной части единой некогда комнаты. Оно высилось до потолка и было сложено из всевозможных ящиков технического назначения. В некоторых, несомненно, когда-то хранились оружие и патроны.

      – Великая Китайская Стена. ВКС, – пояснил Петя. – А это – Кракатау. – Он погладил печь и ровнёхонько шмыгнул в узкий проход у стены, и оттуда донеслись звуки побудки:

      – Вставайте, Фред, вас ждут великие дела на ниве вспомоществования бездомному малютке, а также покровительства, укрывательства, воспитательства, обучательства музыке и протчая, и протчая.

      Во даёт! Я не выдержал и протиснулся в спальный отсек, который ненамного превышал размеры тамбура.

      Слуга Мельпомены сидел в колченогом креслице возле круглого, сомнительной крепости, столика. Слуга Евтерпы успел отбросить одеяло и опустить ногу на пол, но, что несомненно, всё ещё досматривал сон и похрапывал весьма ощутимо.

      Я отступил в щель и ждал дальнейших речей и телодвижений.

      – Гутен морген, Петька! – вдруг произнёс великий джазмен.

      – Гутен таг, Фред! – поправил мильтон и обернулся ко мне: – Ты понял, рыбак-художник, к кому я тебя привёл? Не человек – чело-ве-чище! Дрыхнет натуральным образом, форменным образом ничего не соображает, весь, так сказать, в себе, а подкорка