Путь скорби (Via Dolorosa). Александр Александрович Бронников

снова погружался в сон. Ни грохот орудий и пулемётов катера, ни скрежещущий стук осколков и пуль о борта и палубу, ни крики и команды экипажа, ничто не могло вырвать мальчика из спасительного сна.

      Несколько раз подходил к Сёме старый моторист Потапов, клал руку на плечо мальчика, проверял дышит ли ребёнок, качал головой и уходил к своим механизмам.

      Сёма проснулся только утром, когда бой давно закончился, а катер скрылся в одном густо поросшем по берегам притоке. Слышались торопливые шаги, стучали молотки, шуршали и переговаривались люди. Шла работа по восстановлению. Катер латали, заряжали орудия и пулемёты, заправляли баки. Мальчик достал из-под койки ботинки и, зашнуровав, стал выбираться на палубу.

      Капитан Егоров курил, облокотившись на леер, и всматривался в тяжёлое, набрякшее свинцом небо. Низкая облачность давала возможность передохнуть от постоянных налётов, хотя ветер с севера должен был разогнать тучи уже к вечеру. А значит фашисты обязательно появятся и вечером, и ночью. Увидев мальчика, Егоров улыбнулся:

      – Ну, ты брат, горазд поспать, настоящий флотский парень, и пушкой тебя не разбудишь.

      Капитан подошёл, и обняв Сёму, повёл его на кухню.

      – Пойдём, пообедаем, проголодался небось. Меня можешь звать дядя Глеб.

      Когда с обедом было покончено, Егоров снова закурил и, внимательно посмотрев на Сёму, спросил:

      – Как тебе? Не страшно было?

      Мальчик отрицательно покачал головой.

      – Нет, я уже привык. Нас каждый день бомбили, и сестрёнка плакала сначала, а потом и она привыкла. Мама сказала, что ей на ушки давит.

      – А прятались вы где?

      – Мы сначала в подвал спустились, но немцы очень сильно бомбили, и тогда мы ушли в другой дом, ближе к берегу. Там люди ещё были. Сначала все делились, а потом еды совсем не стало. Кто-то ходил наверх и приносил иногда, но всем не хватало. А потом сказали, что можно через реку переплыть на пароходе, и мы пошли к берегу. Много людей вышло из других подвалов. Но некоторые не пошли, не захотели, они говорили, что всех нас убьют самолёты.

      – Понятно. – Егоров затянулся и выпустил из носа большой клуб табачного дыма.

      – У тебя есть кто-нибудь? Куда тебя можно отправить?

      Сёма покачал головой.

      – Папа на фронт ушёл, а бабушку убило бомбой ещё давно. Больше я никого не знаю. Мама говорила, что у нас есть родственники в Ленинграде, но я не знаю.

      – Вот что мы сделаем, – Егоров поднялся и с хрустом выпрямил спину, – когда будет возможность, мы тебя передадим с эвакгруппой, там о тебе позаботятся. Так что не дрейфь, всё будет хорошо.

      – Дядя Глеб, а можно мне с вами остаться, я тоже хочу, как папа, сражаться с фашистами.

      Егоров улыбнулся и подмигнул мальчику.

      – Молодец, но пока мал ты ещё, вот подрастёшь, и тогда милости прошу на борт.

      Мальчик опустил голову и на сложенные на коленях руки закапали слёзы.

      – Ну, что же ты, брат! Разве матросы плачут?

      Капитан