Весело – но грустно. Евгений Владимирович Жироухов

фосфорными спичками. Но то ли фосфор не такой сильный яд, то ли организм у нее был выносливый – короче, помучившись, выжила. Научилась печатать на машинке, подыскала работу, более подходящую для своих тоненьких пальчиков, и, постепенно войдя в русло новой жизни, стала даже выступать на собраниях, критиковать задолжников по профсоюзным взносам.

      В настоящее время на втором этаже дома с наглухо забитой гвоздями парадной дверью и торчащими из стены гипсовыми образинами проживают три одинокие женщины, пенсионерки. Две из них совсем не старые, всего год-два как на пенсии. Третья – уже в таком возрасте, что двух первых называет «барышнями» и командует ими, как пионерками из тимуровского отряда.

      Когда – сначала Нина Петровна и чуть позже Клавдия Ивановна – вселились в коммунальную квартиру, древняя бабка с маленькой высохшей головкой, покрытой редким седым пухом, с черными, глубоко запавшими в глазницы зрачками, крючковатым истончившимся носом, ну, в общем, с какой-то прямо-таки загробной внешностью, встретила новых жилиц с высокомерной враждебностью.

      Нина Петровна, сама не из робкого десятка, работала мастером на макаронной фабрике, испытала под бабкиным взглядом полную подавленность воли. И сразу решила, что бабка – явная ведьма, поэтому и умереть своевременно не может, душа-то сатане запродана, а у тех свои порядки, свои сроки.

      Ведьма есть ведьма, хочешь не хочешь, а с такой соседкой надо жить мирно. Правда, с приездом Клавдии Ивановны, женщины тихой, работавшей портнихой в трикотажном ателье, Нина Петровна стала все же позволять себе «психологические разгрузки», впрочем, тоже не от всей души, как того хотелось бы одинокой женщине. Опасалась ведьму побеспокоить, да и Клавдия Ивановна оказалась в скандальном жанре весьма пассивной, быстро выдыхалась.

      – Полина Елисеевна, – сообщила Нина Петровна прошаркавшей в кухню старухе, – я вашей кошечке водички в блюдечко налила. Смотрю, так ей, бедненькой, жарко.

      Старуха скользнула змеиным взглядом, ничего не ответила. На кухне Клавдия Ивановна жарила котлеты. Полина Елисеевна строго прошамкала провалившимися вовнутрь губами:

      – Ты, милая, фортку бы пошире открыла. Сколько чаду, гляди, наделала. – Клавдия Ивановна сказала «ой-ей-ей», замахала над сковородой полотенцем. – Мне, любезная, нельзя таким воздухом дышать, сразу мигренью захвораю.

      Время шло… Вернее, по мнению трех жилиц, оно бежало и бежало слишком стремительно. Слишком быстро лето сменялось зимой, слишком быстро на смену еще совсем нового года приходил другой новый год, выщелкивая, как на счетчике такси, цифры круглых и не- круглых дат.

      Полина Елисеевна, давно оставившая позади линию средней продолжительности жизни, к смерти относилась с философским бесстрашием. И, когда при хорошем настроении соседки собирались на кухне перекинуться в дурачка за чаем с печеньями, любила она попугать своих партнерш коварством смерти. А напугав, принималась успокаивать, словно эта улыбчивая леди