Чёрный лёд, белые лилии. Ольга Романовна Моисеева

пунктов противника, о ряде успешных наступательных операций в восточном направлении второй армии Карпухина, а потом показывали документальные кадры, снятые сегодня, и слова рассыпались в прах. Всё трещит и горит. Бегущие люди падают.

      Первой не выдержала Машка ― она схватила пульт и выключила телевизор. Следующие несколько минут все просидели в тишине.

      – Как мы можем смеяться, есть, списывать, да и вообще жить здесь так спокойно? ― вдруг тихо сказала Надя. ― Как можем, девочки, если там ― такое?

      – Мы должны делать что-то. Мы должны, ― покачала головой Даша Арчевская. ― Костя там. Костя сражается, скоро наши парни с пятого уедут сражаться, а мы… Что мы делаем здесь?

      Таня никогда не думала, что будет так остро чувствовать свой долг перед Россией. МГУ, культурология, книги, искусство ― это было так близко, так понятно. Десантное училище казалось чем-то далёким и абсолютно чужим. Когда она успела понять, что никакие книги и картины не заменят Родины, когда всё вокруг становится ― так?

      – А что нам остаётся?! ― Бондарчук ощетинилась и встала. ― Что вы предлагаете?! Что мы сможем, много убьём? Да сами подохнем на второй же день. Мне под пули лезть не очень надо.

      – Мы должны что-то придумать, девочки, ― устало сказала Валера, проигнорировав Настю. ― Я не смогу сидеть здесь, когда уедет Миша.

      – Давайте ляжем сегодня пораньше, ― Надя кивнула. ― И подумаем над всем этим.

      В итоге они всё-таки досмотрели новости до конца. Война. Война. Война, концерты, посвящённые войне, митинги, огромные толпы желающих у военкоматов, парад военной техники в Москве. Других слов там нет, и Таня вдруг поняла: быть и не может. Книги, фильмы, картины ― это будет, когда всё закончится. Только тогда.

      Машка была в душе, Надя решала какие-то свои дела. Валера должна была встретиться с Мишей, но когда она, заплаканная, залетела в кубрик, Таня поняла, что что-то пошло не так. Валера тут же села на кровать и закуталась в одеяло. Таня выключила свет и села рядом, слушая её тихие всхлипы.

      – Поссорились? ― осторожно спросила она.

      – Да какой там! ― досадливо всхлипнула Валера, кладя голову на Танино плечо и сжимая её руки в своих. ― Теперь на это нет времени.

      Значит, всё.

      Значит, слова не нужны.

      – Когда?

      – Десятого. Через две недели, ― прошелестела Валера и зарыдала в голос.

      Они долго сидели, обнявшись.

      – Это ещё не приговор. Многие приезжают оттуда. Вон, глянь на нашего старлея ― цветёт и радуется жизни, ― утешала её Таня. Валера засмеялась сквозь всхлипы. В комнате повисла тишина.

      – Я всё знаю, лисёнок, я знаю, что это нужно, ― тихо прошептала Валера. ― Я знаю, что это Мишин долг, и не пытаюсь удержать его. Боже, он так и светится, ты бы видела, ― она снова заплакала. ― Говорит, что о большем нельзя и мечтать. Говорит, что они там всех разобьют, что скоро вернутся, и я знаю, что он прав, так и нужно. Всё, чего я хочу, ― поехать с ним. Быть рядом.

      Таня пошла налить ей воды, а когда вернулась, Валера сидела на кровати, держа в руках какой-то оторванный провод