Голос Незримого. Том 2. Любовь Столица

из черт усталость,

      А из поступи – унылость.

      На заре в опочивальне

      Уж гостила дружка Йинка,

      Вся кругла, как жемчужинка,

      С ликом зернышка овальней.

      Приносила ворох хмеля

      И указывала на лес, —

      И взволнованно смеялись,

      И застенчиво краснели.

      На закате же в светлице

      Уж гостила бабка Ула,

      Как валун большой, сутула,

      А лицом темней землицы.

      Приносила уйму зелий

      И указывала на лес, —

      И таинственно шептались,

      И угадчиво немели.

      Вот однажды, с белой башни,

      Где злаченые перила,

      В ширь Олона взор вперила,

      Молвя с грустью невсегдашней:

      «О, Медун, заутра бойся

      Оставлять мои палаты!

      В заповедный бор заклятый

      Даже в самый жар не кройся!»

      И добавила Олона:

      «Будет пляс там дикий, шумный,

      Лошадиный скок безумный,

      Ибо завтра – День Червленый, —

      Праздник меда собиранья,

      А иначе – жен владенья,

      Всех юнцов возьмут под тенью

      Их хотенья, их игранья».

      И пошла уж от Медуна

      Горных ласточек невинней,

      Вся в белеющей новине

      Под косой золоторунной.

      А заутра встал Медун уж,

      Полон думою ревнивой:

      «Иль, русин, я хуже дива?

      Или я, Медун, не юныш?»

      И в полдневный зной несносный

      В бор пошел он заповедный,

      Где, как рать, громадны, медны,

      Вмиг его обстали сосны.

      Средь алеющей поляны

      Никли ульи, пусты, сладки,

      Вкруг легли сотов остатки

      И с пахучим медом жбаны.

      И Медун прилег на корни,

      Опаленный, истомленный,

      Прелесть белую Олоны

      Вспоминая всё упорней.

      Вдруг по смольной, вольной дали

      Понеслося ржанье с гиком, —

      И к нему в веселье диком

      Жены конные помчали.

      Гнулись к огненным кобылам,

      Огневые вили гривы

      И вопили: «В честь Зоривы

      Ты ожги, ожги нас пылом!»

      На телах – одежд обрывки,

      А на лицах всех – личины,

      Чтоб не ведали мужчины,

      Кто – они, лихие дивки!

      И божественные мухи —

      Медуницы золотые

      В космы их вплелись густые

      Иль серьгой висели в ухе.

      Сзади – юноши, все пеши,

      Как рабы, все окруженны,

      Еле шли, изнеможенны,

      Словно их замучил леший.

      Дружно женщины сомкнулись

      Пред встревоженным Медуном

      И за ним, прекрасным, юным,

      Сотней рук уж потянулись.

      Но глядел он исподлобья,

      Он отталкивал те руки, —

      И взялись они за луки,

      Ухватилися за копья.

      Не страшась, лишь негодуя,

      Крикнул он: «Не быть полону!

      Я люблю одну Олону

      Я хочу лишь Золотую!

      С ней любовь моя и гибель!»

      Под удар чело склонилось…

      Но орда снялась и скрылась,

      Саранче