Катаклизм внутри, Катаклизм снаружи. Ташендаль

любимчиком преподавателей, активистом общественной деятельности и никогда не терял оптимизма, даже в самых безнадёжных ситуациях. Девушки, все без исключения, таяли под взглядом его пронзительных голубых глаз, завистливо косились на спортивно сложенную фигуру, шли на всевозможные уловки, пытаясь познакомиться, но этот высокий обворожительный блондин был моим и только моим. Как же называлось то кафе, в котором случилась наша первая встреча?.. Не помню… Да и не важно это уже… Закончив направление журналистики и общественной коммуникации, мы вместе устроились на Program Pierwszy Telewizji Polskiej²². Неразлучные, верные, страстные! Два сапога пара, не разлей вода, всегда без труда находили тему для разговора, спорили о музыке и фильмах, отмечали праздники, встречали рассветы и закаты, лежа лицом к лицу на пахнущей сексом постели… Узнаваемые по всей стране, загруженные работой, счастливые, как никто другой в целом мире.

      А потом в России произошёл Катаклизм. Необъяснимое явление, испугавшее не только русских, но и весь мир. Никто не хотел ехать сюда от «единички», все боялись не вернуться назад, даже самые кровожадные акулы журналистики сдрейфили, но я всегда была дурной на голову. Я восприняла всё это, как возможность подняться по карьерной лестнице, прославиться и встать в один ряд с Малгожатой Шейнерт, Тересой Тораньской и Рышардом Капущинским. Ян тоже вызвался, но в качестве оператора. Его имя значило куда больше моего, но он пошёл на это, потакая капризам своей ненаглядной Юлии Новак, молодой, полной амбиций… и наивной.

      Сейчас же мы стояли друг напротив друга, словно два незнакомца, случайно столкнувшиеся на улице. От былого лоска не осталось и следа: давно немытые волосы, пропахшая потом одежда и въевшаяся в кожу грязь. Снабжение прессы провиантом и питьевой водой было регулярным, но не блистало особой роскошью, военные относились к нам, как к самоходным бомбам замедленного действия, а работающие с нами напрямую русские, в задачу которых должно было входить оказание всесторонней помощи, лишь кормили обещаниями. Но даже тех крох сведений, что просачивались сквозь информационную блокаду, хватало, чтобы волосы вставали дыбом. За проведённые здесь дни я сильно исхудала, начала сутулиться, шею покрыли красные пятнышки раздражения, а губы потрескались и постоянно кровоточили, но на фоне Мицкевича всё это выглядело, словно треснувший ноготь рядом с закрытым переломом.

      Постепенно мы стали отдаляться друг от друга. Точнее, Ян начал отдаляться от меня. В речи появились язвительные нотки, некогда галантный молодой человек стал раздражительным параноиком, но я проглатывала слёзы обиды, прощала то, за что прежде дала бы пощёчину, понимая, что это последствия психоза и переутомления.

      Россия стала гладиаторской ареной, на которой мы дрались за правду, и в этих бесконечных схватках, среди пропитанных холодным потом ночей, под невероятные истории солдат и жуткие звуки, доносящиеся из-за ограждения, мы потеряли друг друга. Воздушные замки, некогда возведённые в Варшаве, расшатались в атмосфере упадка и бесшумно рухнули на землю. Туда, где сотни тысяч оставшихся