Лабаста. М. Мели

моменты, когда прекращала спрашивать: «Где мама?».

      Ответить сейчас было невозможно. Оставалось только плотнее укутать девочку в шаль и идти дальше. А дальше виднелась одна лишь бесконечная белая степь и укрытые снегом холмы. Другой мир.

      Как может быть, что вчерашнее утро казалось началом долгожданного счастья, а завтрашнее сулит неминуемую смерть?

      Отец всегда боялся предательства и сводил близких с ума своей подозрительностью. Следы его вопросов еще отдавались болью по всему телу. Но эта боль была ничем по сравнению с болью в ее сердце, которую принесло настоящее предательство. Болью, которую отцу было не суждено познать, хоть он и был, отчасти, ее виновником.

      Сейчас она злилась на саму себя. Насколько глупой нужно было быть, чтобы не замечать колокола, с самого начала звонящего у нее над головой «Предаст, опять предаст»? Но она не хотела его слушать.

      А теперь бредет по снегу неизвестно куда, обрекая на смерть не только себя, но и детскую душу, повинную лишь в том, что в родстве с такой непутевой.

      Как много отнял вчерашний день и как много боли он дал взамен. И сейчас не осталось на свете ни одного человека, который бы защитил, согрел, успокоил. Не к кому теперь обратиться, даже их чистые души с небес отвернутся и не помогут.

      Вон как темнеет небо, предвещая сильную метель. Таким как она оттуда не помогают, не это ли с рождения ей говорили? Пришло время убедиться в том, что они были правы. Послушать колыбельную ветра и улечься в снежную постель, прекратить свои страдания, дать отдохнуть ногам, прошедшим сегодня бесконечные тысячи шагов.

      И предать маленькое детское сердечко, зная, что у него нет другой надежды?

      Отгоняя поганые мысли, пришлось запеть старую песенку и шагать дальше, преодолевая сугробы, выросшие почти до пояса. Она не предаст.

      От сильного снегопада не было видно почти ничего, а ветер вдали завывал тяжелыми и страшными голосами. Идти вперед не хотелось, ноги увязали в снегу, холод давно пронизал до костей, а руки были готовы вот-вот выронить ребенка.

      Но она упрямо двигалась дальше, думая, что шагает еще быстрее и чаще, чем раньше, а на деле еле-еле передвигая ноги.

      Еще немного, еще пару шагов, говорила она себе лежа в сугробе. Несколько минут ей и правда чудилось, что она идет, пока ледяное осознание того, что она не может пошевелиться, не придавило еще ближе к земле. Малышка теплым сном покоилась на груди, а губы ее были совсем синие – такие же, как и вся степь вокруг.

      Вдруг ветер стих, показалось небо с первыми звездами, а мороз стал еще крепче. Сил не было даже поправить съехавшую с головы ребенка шаль. Ужас бессилия сковал сильнее мороза. И тогда из всех сил, какие у нее были она закричала:

      – Помогите! – и показалось, что этот крик должна была услышать вся округа.

      Но на деле, она даже не разжала губ и провалилась в забытье, растратив всю себя, на просьбу о помощи, которую так и не произнесла вслух.

      6

      Зима наступила слишком рано, принеся холода, когда их никто не ждал. Петро зиму любил,