Бумажный человек. И Уве Клюг. 1939 год. Влад Ревзин

в Лозанне. Не хотел бы я попасть в эти руки…

      – Когда-то показатели Джемини, в тренировочном лагере, дома, превышали на голову навыки всех остальных, – согласился «итальянец».

      «Итальянец» оттопырил языком изнутри наружу толстую щеку, продолжил:

      – Это машина для защиты и убийства. Пора отправлять Джемини в Вену. Сверх ответственное задание от хозяина. Так что у тебя будет новый кадр, прибудет через две недели. Джемини можешь вычеркивать из платежной ведомости.

      – А что за…

      – Ты хочешь знать, что за миссия в Вене? – спросил «итальянец».

      – Да нет, конечно. Я только хотел сказать, что последний год Джемини использовали во Франции, в другой группе, так что я его шефом тут лишь формально. Только два дня, как вернули. Когда отправлять?

      – Пусть отправляется послезавтра. Операция, через пять дней. Осмотрится там… а работать начинает сразу, как сядет в поезд. Тот, что через Инсбрук, в 21:15. В поезде будут два наших товарища, Джемини сопроводит их до Вены. Все ясно?

      «Итальянец» достал портсигар, тщательно выбрал одну из маленьких коричневых сигарилл, аккуратно размял.

      – Закуривай!

      Швейцарец взял сигариллу из пачки, большим и указательным пальцем, но так, что и уже размятая итальянцем сигарка застряла между мизинцем и безымянным пальцем. Всунул сигариллу из портсигара в рот, небрежно опустил вторую за твидовый отворот, дождался огонька зажигалки.

      – Что ж, спасибо за угощение. Кофе у этих нейтральных подлецов и впрямь хорошее. Прощай, Димочка, на вокзал я и сам вернусь, подожду поезда в зале…

      Он спрятал портсигар, встал, застегнул свои квадратные пуговицы, посмотрел на Сенна с высоты своего роста. Что-то не понравился Микаэлю этот взгляд.

      Василий Валерьяныч развернулся, и шагнул за дверь. Вскоре его широкая спина исчезла за фонтаном.

      Расставшись с синьором Инсинье, Сенн взял неторопливого извозчика, добрался, в полчаса, до своего района Энге. В гостиной он первым делом задвинул одну из ярких штор на окне, выходящего на улицу Мютенквай.

      Сел к столу, положил перед собой сигариллу. Маленький цилиндрик покатался на гладкой поверхности и остановился. Он аккуратно разломил сигариллу, выудил из пахучего табака тонкую трубочку папиросной бумаги.

      Бледные знаки расползлись на прозрачном листе.

      После прочтения он долго сидел, сгорбившись.

      Годы, что он прожил здесь, были самыми счастливыми в его жизни. У него были деньги, великолепная квартира, милая Элизабет. Он стал буржуа. Он жил, не как пролетарий, – провались они все вместе с крестьянами и интеллигентской прослойкой, в тартарары. И пусть бы товарищей партийцев с собой забрали.

      Агентство дало независимость.

      Он мог прожить и сам, – без указаний и контроля, жалованья, секретных фондов. И цепей служебного долга, навечно прикованных к прошлому.

      Сенн встал, подошел к шкафу, открыл нижний ящик, вытащил револьвер в батистовой тряпице. Револьвер «Scmidt» 1882 года, изящный, как скаковая лошадь.