Реликварий ветров. Избранная лирика. Александр Радашкевич

жизнь старик-кадет, перекрестясь без многих слов,

      для той, где все теперь, мосьё. Оревуар. Имею честь.

      …Алло! Вот текст сонета Царственного Шефа: «Хоть

      мальчик ты… Настанет день…» Я перешлю. Да и

      на что оно вам сдалось? Всё переврёте ведь. Адьё…

      1981. Париж / 14.IV.1979

      Отъезд Александры Феодоровны из Палермо

      Мы слов немногих небренность дарим.

      Лоснится гавань тоской и славой.

      Адио, ностра императриче!

      Адио-дио-о! Иди цветами.

      – Энрике, видишь? Гляди, Сантино!

      Ах, эта донна любима в звёздах,

      плывущих краем, где ты не будешь.

      Ну, что ты тянешь? Ведь мама плачет.

      Адио-ио, ностра… Да что ты хочешь?!

      Она сияет. Храни, Мадонна. И дочка рядом…

      – Мама так любят! И всё теперь моё открыто

      окно на Монте Пеллегрино… Ах, Карл, скорее

      лети, любимый, и рядом вечно! Весна какая!

      Чужие люди, а эта плачет… Что если видит

      из той лазури нас, бисер словно,

      Адини наша… Мама сияет. Ах, Карл любимый!

      Адио, ностра императриче!

      Мы слов немногих небренность дарим.

      Лоснится гавань тоской и славой.

      Адио-дио-о! Иди цветами.

      1846 / 2.XI.1979

      Великий князь Александр Михайлович

      Спокойный стоял городовой на перекрёстке.

      Навеки он, казалось, там стоял…

      Опять подумалось о лицах дальних

      детства, забыв и поздние измены,

      и смерть на них. Опять во снах лежим мы

      с Никки, Серёжей, Жоржем на лугу Царя

      в Нескучном, и вот о светах – тянущих куда? —

      ещё за юными плечами. И вот уж льну к огням,

      гудящим около. Иное в пух, иное в прах

      изжито.

      1933. Париж. / 23.XII.1979

      Пётр Второй

      1. На коронование

      Сотни мальчиков, с алым на

      белом, возвышали стеклянный

      голос. Долгостанный и

      птиценогий ликовал император —

      отрок, на латино-российские

      канты отзываясь лицом

      оленьим – убиенного (ш-ш!)

      Алексея (и невинной Шарлотты —

      Софьи Вольфенбюттельской и

      Брауншвейгской). Феофан сожигал

      фейерверки. Разумел Остерман —

      не время натирать себе морду

      лимоном. Пискло охнули при

      виватах ларцевидной кареты

      золотые запятки.

      1728. Новгород / 15.XI.1979

      2. На преставление

      – Было столько стихов

      к Лисавете, подкопытного грома и

      грязи, соколов да собак, и светило

      темнилось – дабы сгинул генера —

      лиссимус, а Ивану – Андрей

      Первозванный: чтоб забыл двух невест

      нареченных и разлил своеручно по

      залам гулкий морок

      виолончельный.

      Выплывай же вперёд

      сапогами, отрок, в утро непрошенной

      свадьбы – эхом хладной воды

      иорданной. Не труди накалённое

      тело. Разужасней явлюсь