Гринтаун. Мишурный город. Рэй Брэдбери

начертал я сокровенные слова,

                                   уже давно забытые.

      И вот, мужчина средних лет, стою под дубом

                                   среди зелени оврага.

      О боже, не такой уж он высокий. Чего я так

                                   вопил?

      От силы будет в нем пятнадцать футов.

      Я без усилий на него могу взобраться.

      Что я и сделал.

      И присел на корточки, как старенький дикарь.

      Благодаренье Богу,

      Что никто не видит великовозрастного дылду,

      Нервически вцепившегося в ствол.

      И вот, о боже! Меня объял благоговейный ужас.

      Передо мной и беличье дупло, и позабытое

                                   гнездо.

      Припав к стволу, я долго думал, в себя вбирая

                                   и листву,

      И облака, и тучи, что пролетали мимо,

                                   бесстрастные, как время.

      А что? А что? Что если? – думал я. Но нет.

                                   Ведь сорок лет прошло!

      Записка, что я спрятал? Наверняка давно

                                   украдена.

      Мальчишка (или филин) стащил ее,

                                   прочел и в клочья изорвал.

      Она скользнула в озеро пыльцой, каштановым

                                   листом иль дымкой одуванчика,

      Что рассыпается по ветру времени…

      Нет. Нет.

      В дупло я всунул руку, пошарил пальцами

                                   поглубже.

      Ничегошеньки. И снова ничего. Но, зарываясь

                                   глубже, я нащупал и достал:

      Записку,

      Подобно мотыльковым крылышкам,

                                   попудренную, сложенную плотно.

      Она была в сохранности. Ее не намочили

                                   дождевые струи,

      она не выцвела на солнцепеке. Она лежала на

                                   моей ладони. Я ее узнал:

      Листок линованной бумаги из блокнота

                                   с головой индейца сиу.

      Так что же, что же, что же я написал на нем

                                   давным-давно?

      Я развернул его. Теперь уж мне пора узнать.

      Я развернул его, и прослезился, к дереву

                                   припал.

      И волю дал слезам бежать по подбородку.

      Ребенок милый, странное дитя, которое

                                   познало время и года,

      И обоняло смерть душистую с цветов на

                                   дальнем кладбище.

      То было посланием в будущее, самому себе.

      Заведомо осознавая, что однажды я приду,

                                   прибуду, разыщу, вернусь

      Из молодости в старость. От самого себя, младого,

      Себе же, взрослому, большому и отнюдь не

                                   юному отныне.

      Что в ней меня