Гринтаун. Мишурный город. Рэй Брэдбери

стойке смирно,

      Но главное, что жизнь должна у них фонтаном

                                   бить.

      Итак, в сезон воздушных змеев, игрушек и

      Осенних ручейков мужчины снова

      Уменьшились в размерах.

      Под жгучим ливнем солнечного света

      Возьмемся за бечевку и в полет

      Запустим пеструю бумагу

      По ветру ноября, который мартом стал.

      Спроси меня, какой же стяг мы запустили в небо:

      Вздымает ли Любовь такие флаги?

      И если да, неужто – белые?

      Или окрашенные в теплые тона

      Уснувшего камина темной ночью?

      Как высоко взлетает сладострастье? Или низко?

      Ведь кто-то должен знать,

      Дуэтом, хором или в одиночку

      Дать простой ответ,

      И каждый, выкликая оттенок змея,

      Парящего высоко в прозрачный этот день,

      Пусть назовет свой цвет.

      Женщина на лужайке[16]

      Порой глубокой ночью

      Я, просыпаясь, слышал, как неведомо в каком

                                   году и месте,

      Должно быть в предрассветный, но темный еще

                                   час,

      Шагает моя мама по лужайке,

      Которую лишь звезды освещали, вращаясь так

                                   неслышно,

      Что проследить за их движением можно было

      только, затаив дыхание.

      Там, на траве, подобно призраку с омытыми

                                   росой ступнями,

      Вновь превратившись в деву, одна,

                                   неповторимая, младая, она стояла.

      Я плакал при виде отрешенности ее, как будто бы

                                   чужда она была мне,

      Вся обращенная в себя, нетронутая внешним

                                   миром, неосязаема, свободна.

      Безудержное нечто проступало на ее лице, алели

                                   губы,

      Глаза горели, и все это меня пугало.

      Зачем она слоняется без нашего или чьего угодно

      Дозволения ходить куда-нибудь иль не ходить?

      Она же наша мать – или же (о боже) она не наша

                                   мать?

      Как, снова непорочная, она осмелилась

      Бродить в ночи, что затенила ей лицо,

      Посмела выкинуть нас из головы и воли?

      Порой ночами тихими, глухими

      Мне кажется, я слышу, как она порог переступает

                                   мягко,

      И, пробуждаясь, вижу, как она шагает по

                                   лужайке,

      Охвачена желанием, мечтами, хотением,

      Калачиком свернувшись, лежит там до рассвета,

      Полощет ветер ее волосы, она же пренебрегает

                                   холодом

      И ожидает незнакомца дерзкого, который

                                   возникнет там, как солнце,

      И ослепит ее своей неотразимостью.

      И я взываю к ней в слезах:

      Младая дева!

      Прекрасная

16

«That Woman on the Lawn», Woman’s Day, May 1973.