Волчий Сват. Евгений Кулькин

он…

      – Не к ночи будь сказано, да…

      – Ну а поэт он хороший? – полюбопытничал Клюха.

      – Да как тебе сказать. Меня его стихи не греют, а некоторые, особенно бабы, с ума сходят. Тут у каждого свой вкус, сказал индус…

      – Но его Гонопольский, то есть Пазухин, словом, Арсентий Спиридоныч любит.

      – А кто у нас к евреям относится плохо? – полуответил на это Евгений Константиныч. – Это они сами кричат на каждом углу, что их притесняют. А погляди, куда ни кинь палку, везде в них попадешь. И места-то эти не у станка и тем более не в поле. Так что грех им на русских роптать.

      Клюха был в той поре, когда национальные пристрастия не играли никакой роли в определении симпатии. Юрий Адамыч, например, ему нравился. Нравился своей взрослой детскостью, какой-то, пусть даже и нарочитой, беззащитностью. И вообще, что его любит, нет, уважает Марина.

      – А поэта Луканина вы знаете? – снова обратился к Томилину Клюха.

      – Да ты тут, оказывается, всех перезнал! – воскликнул Евгений Константиныч. – Кто же тебя ввел во храм этих распутников?

      – А Гонопольский… – осторожно начал Клюха. – Тоже?

      – Да то как же – пьяница и бабник.

      – Но ведь он ваш друг.

      Томилин расхохотался.

      – Еще наукой не доказано, блудство достоинство или недостаток.

      Клюха озадаченно умолк. И угнетало его вовсе не то, что Евгений Константиныч подтвердил слова Гонопольского, что Луканин распутник, но и что сам оказался таким же. Спрашивается, почему к ним так льнет Марина. И он вдруг решил не темнить.

      – Знаете, – сказал, – с кем я был у Чекомасова? С Мариной Охлобыстиной.

      – У-у! – как водяной бык в затоне укнул Томилин. – А я гляжу, чегой-то ты петляешь, как заяц по первому снегу: «С одним знакомым… – стал он передразнивать Клюху. – …случайно… неожиданно…» Так вот, дорогой мой ненаглядец! Не случайно ты там оказался и не неожиданно. Капканка, это я так зову твою будущую тещу…

      – Скажете уж! – почти на взвизге, перебил его Клюха.

      – Так вот, Капитолина Феофановна – единокровка Хайму Ерусалимскому. Оттуда и любовь. А Марину она сейчас испытывает на все режимы.

      – В каком смысле? – быстро спросил Клюха.

      – Ну сперва она у нее ходила в художественную школу. Там пытались доказать, что Маришка вторая Надя Рушева; была такая девчушка, которая упокоилась в шестнадцать лет, как мне кажется, от непомерного усердия.

      – А именно? – вставил Клюха.

      – Ну посуди сам. После ее смерти, писали, осталось десять тысяч рисунков.

      Томилин – с присвистом – пососал пустой мундштук и продолжил:

      – Так вот, когда Капканка поняла, что из Маришки художницы не получится, стала ее в музыкалку силком тянуть. Это, так сказать, очередная ступень, где можно себя проявить.

      Он сухо отплюнулся невесть как попавшей ему в рот крошкой и заключил:

      – А писательство – это, можно сказать, путь к отступлению. Когда она уже окончательно поймет, что дочь ни на что не способна.