Волчий Сват. Евгений Кулькин

Но спутник его не переспросил.

      – Так что будем делать? – обратился он, казалось, не к Клюхе, а к буераку, в который они так опрометчиво спустились.

      – Ждите весны, – неожиданно раздалось сверху, – ужо подтает.

      У края оврага стоял толстый, со слоистым животом, мужик.

      – Михеич! – тонкоголосо крикнул Ежков. – Кинь нам какую-нибудь веревку.

      – Кинь! – передразнил тот. – А где ее взять? Погоди, – он поозирался, – вон жердь лежит…

      Словом, кое-как, где с молитовкой, где с матерком, но вылезли они из того самого яра, и вскоре оказались в каморке Ежкова.

      – Вот мои хоромы! – произнес он, раздеваясь. – Не очень шикарные, но вполне удобные. Михеич! – обратился он к тому мужику, что их вызволял из яра. – Потряси мошной, я вот человеку задолжал. – И, прежде, чем Клюха произнес какие-то протестующие слова, – а таковые на язык наметывались, – всучил ему несколько мятых-перемятых рублевок.

      – А я к тебе, Клишка, – обратился Михеич к Ежкову, – по делу.

      – Знаю! – задорно ответил Климентий Федосеич. – Без дела ко мне только черти во сне приходят.

      Они, приталкивая друг друга, вышли за дверь, а Клюха огляделся.

      Каморка имела одно окошко, которое выходило во двор, где грудились, видимо, отслужившие свой срок машины с мятыми кабинами, какие-то котлы с битыми краями и прочий другой металлический и иной хлам. Особняком в углу двора штабелились свежеструганные, аккуратно сложенные доски. И среди этого множества равнодушно расхаживал пес с тусклыми глазами и понурым хвостом. В самой же комнатке было чисто, опрятно. Даже кое-где, видимо, шика ради, были приклеены фотографии голосисих девах, явно вырезанные из запретных заграничных журналов. И это все так не шло к образу самого хозяина каморки. Клюхе, к примеру, казалось, что Ежов безнадежно старый мужичишка, из тех блондинчиков, седина которых не сечет до самой могилы.

      Тем временем Климентий Федосеич возвратился в дом, но без Михеича.

      – Как они мне все надоели! – вскричал он.

      Клюха не стал уточнять, кто именно, надеясь, что Ежков тут же разобъяснит. Но он ничего не объяснил. Только переспросил:

      – Я чего-то запамятовал, как тебя зовут?

      – Колька, – хмуровато ответил Клюха.

      И тот вдруг шаловато, но довольно мелодично запел:

      Ах, Коля, грудь больно,

      Любила, довольно!

      И во все время, что он проводил в разных расспросах или рассказах, Климентий Федосеич не давал покоя своим рукам. Что-то они постоянно делали, к чему-то себя ладили, не позволяя, однако, праздных жестов.

      – Ну и что мы поделываем в мирском подлунье? – неожиданно выбившимся из своего образа вопросом поразил Ежков Клюху.

      – Учусь, – буркнул Клюха.

      И Климентий Федосеич не задал ожидаемый им вопрос: где? А поставил его иначе:

      – Чему?

      – Да всякому и разному…

      – Из дому-то сбежал, что ли?

      У Клюхи остановилось дыхание.

      – Можешь не говорить, – Ежков натесал из палочки несколько лучинок и подсунул их под дрова, что уже