Волчий Сват. Евгений Кулькин

Мальвины и Зои Прокоповны, что чуть не опрокинул вагон.

      – Куда ночь, туда и сон, – сказал он материнской проговоркой и теперь уже на самом деле стал одеваться. Тем более что за окном стало довольно заметно развидняться и по свалке колесной недвижимости равнодушно погуливал все тот же, с поджатым хвостом пес.

      2

      На него пахнуло чуть горьковатой от близкого дыма отсырелостью, в который, однако, впился и стойкий больничный дух; в в общем-то, после затхлости каморы задышалось легко и вольготно, тем более что во рту холодило от зубного порошка, коим он попользовался первый раз за все время, что провел в городе.

      Неизвестно какой, во всяком случае, не похожий ни на одну знаемую им песню, пристал к нему мотивчик, и он сперва просто намурлыкивал его, потом стал проговаривать слова, такие, например, как: «А сколько сейчас времени уже?» Или: «Теперь не грех бы закусить».

      Деньги так непривычно топырили карман, что он, разделив пачку на четыре части, разложил их в разные места и, сам того не сознавая, заторопился на вокзал. Вернее, за думами, в которые он было углубился, не заметил, как подошел к станции. Миновал подземку и выкарабкался на перрон. Все же ему хотелось посмотреть, нет ли в самом деле пролома в тамбурке и что это во сне волчьим загоном отлавливали его неугомонные Мутко и Либакова. Он даже летуче вспомнил складушку, которую как-то бросил Протас: «Либакова ищет вот такого!», как увидел тамбурок, стена которого действительно была порушена. Только, судя по тому, что рядом стояли строительные козлы, ее просто разобрали, чиня обыкновенный ремонт.

      Клюха зашел в вокзальный буфетик, наскоро съел два пирожка, запив их холодноватым, отдающим лекарством чаем, и двинулся на «пост номер один», как неожиданно им самим назвалось то место, где он всегда ожидал, а порой и просто отслеживал Марину.

      В дни, когда ему не хотелось попадаться ей на глаза, это тогда, когда он чувствовал в душе тяготу голода и безденежья, Клюха издали глядел, как она выходила из дома, как, помахивая сумкой на цветной лямке, шла куда-то своей беззаботной, явно прогулочной походкой. Иногда она замирала у витрин или у окон с широкими стеклами, видимо, смотрела на свое отражение, чуть подправляла прическу или кокетливо играющий на плече шарфик и шла дальше.

      Клюха знал все ее маршруты. Первый из них вел в простую школу, где ее непременно встречали три девчонки, несмотря на холод, в туфлях-лодочках. Они кидались к ней так, как будто не виделись по крайней мере полгода, тормошили и – притиснувшись носами к ее лицу, что-то говорили. Порой их ломал смех, и тогда они веерно отникали от нее и неприлично хохотали во все горло. Нередко к ним подходили парни. Но их, по всему видно, они встречали с нарочитой враждебностью, потому что те, поприломав подметки своих ботинок, уходили от них, презрительно сплюнув или сказав что-то, видимо, не очень приятное. На что девчата, – это уже слышал Клюха, – кричали: «Чувак!» Или: «Абалдуй Абалдуич!» Правда, одного, чуть кособоченького пацанишку, они не гнали. Даже пытались с ним заигрывать. Только на его лице были несменяемая надменность и, что зовет Евгений Константиныч, чинушность.

      Вторая