Послушайте, Лещёв!. Лев Таран

доживают

      Немногие из этих людей.

      Дежурство

      Мои больные – сумасшедшие,

      чего-то в жизни не нашедшие.

      Что сделать мне? Чем им помочь?

      Светает. Тихо тает ночь.

      Я закурил… А знаешь, парень,

      Не тратишь ли ты время даром?

      Не разменял ли ты стихи –

      Свой Божий дар – на пустяки?

      Мои больные просыпались.

      Молчали вновь. В тоске метались.

      Я был им так необходим.

      Я встал. Рукой развеял дым…

* * *

      Он нелюдим. За ним следят.

      В любой щели шпики сидят.

      То кашу у него съедят,

      То с крыши птичками слетят.

      Вот очень бледный спозаранку

      Фонарь моргает под морзянку.

      Вот здесь сапог оставил след.

      Не след – а бомбы силуэт.

      Вот люди говорят… о чём?

      Ведь каждый знает, что – почём.

      Туман, туман – как во хмелю.

      Жизнь страховать зовут афиши.

      Он хочет крикнуть: ненавижу!

      А получается: люблю!

* * *

      – Я государь! Я господин! Мои декреты в силе!

      – Порядок здесь для всех один, – его предупредили.

      Но он твердил: – Я государь! – И, простирая руку,

      Он звал людей куда-то вдаль, а сам ходил по кругу.

      И тапочек слетал с ноги, и мучила икота.

      Он понимал: опять враги задумывают что-то.

      Он всю планету покорил… И, покорив планету,

      Вновь к санитару подходил и клянчил сигарету.

      Комиссар

      Две подушки в изголовье. На губах запёкся жар.

      Умирал от белокровья бывший красный комиссар.

      Снова он оглох от лязга. Снова топот, пыль, огни.

      Где вы, где вы, ночи Спасска, волочаевские дни?

      Где долины те и взгорья? Вновь мерещится крыльцо

      И, опухшее от горя, бабье жалкое лицо.

      Не жестокость – просто было в те года не до любви.

      Революция трубила в горны звонкие свои.

      Вот и всё… расплылись лица и утихли голоса.

      Лишь тачанка мчится-мчится. Все четыре колеса…

* * *

      Рядом два человека лежат на кровати и молча –

      Молча смотрят они, как колышутся лёгкие шторы.

      Тускло светит ночник, отражаясь в серванте, в комоде.

      Он всё курит и курит. У неё раздуваются ноздри.

      Вот присела она. Одеялом укутала ноги.

      И опять тишина. Тихо-тихо. И только об лампу

      Мотыльки полуночные бьются – так глухо, так нежно…

      Два чужих человека лежат на кровати.

      Им – тесно.

      Деревня Казанка

      Просёлок, рыжий от хвоинок, весь в лёгком сумраке лесном.

      И чей-то старенький ботинок – лежит, примятый колесом.

      И вот над жёлтым косогором приподымается село.

      Поёт телега хриплым горлом, поёт бездумно и светло.

      Синеет поле в отдаленье. И лес – оранжевый, рябой.

      И словно знаки ударенья, дымы над каждою трубой.

      Памяти Дмитрия Кедрина

      …профиль юности бессмертной

      Промелькнул в окне трамвая.

      М. Голодный

      …профиль