Послушайте, Лещёв!. Лев Таран

на беду.

* * *

      Подошёл нечаянно к переулку я.

      Людочка Нечаева, милая моя!

      Вот он угол булочной, вон твой дом стоит.

      Пылью переулочной тротуар покрыт.

      Помнится: от робости был мой шаг тяжёл.

      Как по краю пропасти, я вдоль окон шёл.

      Прятался в отчаянье вон за те кусты.

      Людочка Нечаева… если б знала ты!

      А ещё мне вспомнился вечер выпускной.

      Вспомнился – наполнился давнею тоской.

      Стол пестрел закусками, музыка вокруг.

      Но с глазами грустными встретился я вдруг.

      Что их опечалило? Неужели я?

      Людочка Нечаева, милая моя?

* * *

      Я хлебаю пустые щи…

      Почему я хлебаю пустые щи?

      Потому что нет в магазине мяса.

      Почему я пишу о том, что нет в магазине мяса?

      Потому что хочу быть смелым.

      Почему я хочу быть смелым?

      Потому что в наш век нельзя быть несмелым.

      А, вообще-то, что в наш век можно?

      Я задумываюсь. Вожу по тарелке ложкой.

      А неплохо бы протащить эту смелую мыслишку в стихи.

      И так талантливо её замаскировать,

      Чтобы сам чёрт не смог подкопаться.

      О, это великое искусство –

      Писать ни о чём и, тем самым, протестовать против всего!

      Я хитрый. Меня не обманешь: это хорошо, а это плохо.

      Я обязательно спрошу:

      Что хорошего в этом хорошем?

      Что плохого в этом плохом?

      И, конечно, не получу ответа.

      Чем больше я думаю обо всем происходящем, тем больше и больше…

      Сгорбившись, я сижу за низким кухонным столом.

      Я хлебаю пустые щи.

* * *

      Глаза он на портретах щурил.

      Ну что мы знали? Ничего!

      И в школе на немецком: «фюрер»

      /«дер фюрер Сталин, унзер фюрер»/

      Мы говорили про него.

      Учительница нам кивала.

      И тоже ничего не знала.

      Мы строили социализм.

      В бараках, тесных и клопиных,

      Мы щи варили из крапивы,

      Мы в верности ему клялись.

      Вскрывали трупы лекаря.

      Вставали в тундре лагеря.

      И чавкала живая глина.

      Ты плачешь, девочка Сталина?

      И строчки прыгают в руках.

      И стража мёрзнет во вратах.

      Ещё бы вот я что сказал:

      Лет через сто на сцене ставят

      Трагедию «Иосиф Сталин»,

      И он глядит, смятенный, в зал…

      Воспоминание

      Под известковым белым небом

      Стояла очередь за хлебом.

      Она глядела хмуро, зло.

      А по асфальту снег несло.

      А где-то составлялись сводки.

      И съезд Какой-то проходил.

      И человек, опухший с водки,

      Всё цифры, цифры приводил.

      Он смело обобщенья делал.

      Твердил про наше торжество.

      Но только очередь за хлебом

      Не понимала ничего.

      Она ругалась и хрипела.

      Стонала. Стыла на ветру.

      Лишь одного она хотела:

      Почуять хлебный дух во рту.

* * *

      На