Все, что ты только сможешь узнать. Николь Чжен

было главным образом в гордости. Зачем незнакомцам или даже друзьям знать, как часто я думаю о своей кровной семье? Зачем давать кому-то повод жалеть меня? Я не знала, что говорить людям о том, как я пережила утрату, которую даже не помнила. Или о том, что лицо, которое я видела в зеркале, часто казалось мне лицом незнакомки. И я не могла лгать себе, пытаясь понять, почему мне трудно почувствовать себя на своем месте в собственной жизни, – с того самого дня, когда я наконец спросила одну одноклассницу, почему она меня не любит, а она в ответ оттянула уголки глаз и сказала: «По той же причине, по которой тебя не любит никто!» Сколько бы ответов я ни вымучивала, как бы ни молилась о принятии, мне не судьба была перерасти это состояние – состояние кореянки в «белом» городке. Эта истина присутствовала не только в ежедневных мучениях в католической школе, но и в каждом «комплименте» моему английскому, в каждом вопросе о том, откуда я родом на самом деле.

      Мои родители, как я предполагала, ни за что не стали бы этого терпеть. Для них я была не их корейским ребенком, я была их ребенком, их даром от Бога. Они так долго ждали, а потом получили меня, и в этом сияющем нарративе не было места объяснениям, почему я никак «не вписываюсь». Было бы величайшим предательством говорить им, что мне не место в этом месте, в этом городке, в этой жизни. Я была уверена: единственное, что они услышат, – это что я считаю, будто не принадлежу к нашей семье.

      Неудивительно, что такая фантазерка, чудачка и одиночка, как я, спасалась историями – уже опубликованными и еще не написанными – в попытке сбежать из известных мне дискомфортных пространств. Когда на переменке я чувствовала, что одноклассники достали меня до крайности, я, как правило, просила разрешения пойти в библиотеку, где школьная библиотекарша улыбалась мне и указывала на полки с книгами для средних классов. Узел напряжения в груди слабел, когда я расхаживала по безмолвным рядам книжных стеллажей, перепрыгивая взглядом с корешка на корешок. Я переживала различные приключения, склонившись над большим деревянным столом позади картотеки, с помощью персонажей, которых считала друзьями: от Рамоны Квимби и Сары Крю до Мег Мерри и Энн Ширли. Но как бы я ни любила этих дерзких литературных героинь, они тоже были сплошь белыми, и я не могла понять, как бы мне проложить путь в такую же жизнь, как у них. Единственной детской книгой с героиней-американкой азиатского происхождения, которую я читала в те годы, было «Прощание с Манзанаром» Джин Вакатсуки Хьюстон – воспоминания о том, как ее родители были заключенными в лагере для американских японцев. В телепрограммах и фильмах, которые я смотрела, в классическом кино, которое любили мои мама и бабушка, люди, похожие на меня, были либо неприметными невидимками, либо клоунами: они кланялись и улыбались, говорили только с сильным акцентом, если вообще раскрывали рот; иногда их изображали белые актеры в гротескном гриме и с оттянутыми клейкой лентой уголками глаз. Я понимала, что не обязана видеть себя в этих смехотворных, безмолвных или трагических тропах,