Пустоши. Павел Чибряков

жизнь, а какую-то глобальную инсталляцию; будто кто-то взял страницу с фотографией улицы из старого журнала «Работница» и наклеил на неё силуэты людей, вырезанные из современных глянцевых фотографий. Оригинально? На фонаре бы повесить этого «инсталлятора»! На современных фонарях вешать не очень удобно, но расстараться стоило бы. И это всё – реальность, чёрт бы её побрал! Реальность, которая не поддаётся изменениям, и не меняется сама. Что может быть хуже?

      В проёмах между домами можно было видеть запущенные дворы, где на погнутых и проржавевших турниках, качелях, и в развалившихся песочницах возились дети. Всё бы ничего, вот только их детский мир был точно таким же, как и у их родителей. И даже, как у их молодых бабушек. И это уже не «добрая традиция», это – стагнация.

      Возможно, к достоинству этой улицы можно было отнести то, как над проезжей частью смыкаются кроны растущих на обочинах тополей, создавая этакий шатёр. Смотрелось это действительно довольно мило. Вот только было известно, что все эти тополя уже старые, больные, с легко ломающимися под резким ветром ветвями, и скоро их всех спилят. И тогда над всем этим распрострется небо, подчёркивая убогость «отороченной» пнями улицы.

      Почему-то Виктору никак не удавалось оставаться безразличным, когда он смотрел на левобережные улицы из окна своей машины. Казалось бы, какое ему дело до этой чужой жизни? Но есть что-то печальное, когда видишь современных, модно одетых девушек и женщин, которые входят или выходят из подъездов с перекошенными дверями и выщербленными ступеньками. Им бы выходить из подъездов с кодовыми замками или с домофонами. А так появлялось ощущение, что они входят в эти кривые проёмы и тут же исчезают, потому что представить, что они живут (и как они живут) внутри этих гибридов домов с бараками было очень трудно.

      Хуже этого был только частный сектор. Виктор и не подозревал, что в их городе так много частных домов с небольшими огородами. В этих обширных застройках не было ничего деревенского. Они скорее напоминали пригородные «садово-огороднические общества». Вот только люди там жили постоянно. И ещё – они искренне считали себя городскими жителями. Но на самом деле они не были ни горожанами, ни «деревенским»; они были где-то между, неся на себе как бы смазанные друг другом печати жизни городской и жизни деревенской. В этом было что-то мутационное.

      Был на левом берегу район, застроенный панельными пятиэтажками. Там «пахло» семидесятыми годами двадцатого века. По крайней мере, такое впечатление они производили на Виктора. Неширокие улицы, обсаженные осинами, за которыми видятся серые пупырчатые стены «хрущёвок» с некогда прокрашенными коричневой краской межпанельными швами. Этакая декорация для телефильма эпохи застоя. По таким улицам только на четыреста двенадцатом «москвиче» ездить. «Мерседесы» и «Ауди» смотрелись там просто нереалистично. В простонародье этот район называли «Пасекой».