Пустоши. Павел Чибряков

вызывало некоторое облегчение. Было ли в этом что-то неправильное? Не важно.

      * * *

      В том же году, когда умерла тётя Сима, из армии вернулся Николай. Вернее будет сказать – его «вернули». Как посылку, которую где-то возили, кантовали, швыряли, перебрасывали два года, а потом, будто не найдя адресата, вернули отправителю. Для Виктора и Владимира это уже не был их друг Колька, а для его родителей это уже не был их сын. Забитый человек, с переломанными рёбрами и покалеченной правой рукой, и с напрочь отбитыми мозгами. В прямом смысле. Сильное повреждение мозга превратило его в кретина с переменчивым взглядом блекло-голубых глаз.

      Тем, кто знал его раньше, общаться с ним было практически невозможно. Их просто очень скоро начинало пробивать на истерику. И не потому, что Николай норовил «выкинуть» что-нибудь этакое – напротив, он был спокойней, чем раньше, но таким противоестественным спокойствием, от которого было впору взорваться другим.

      Когда после их первой встречи Виктор и Владимир вышли из подъезда Николая, Виктору пришлось собственноручно вынимать пачку сигарет из внутреннего кармана кожанки Владимира, вставлять сигарету ему в рот, долго возиться, доставая зажигалку из кармана джинсов, а потом старательно ловить пламенем дрожащий кончик сигареты. Владимира всего колотило крупной дрожью. Судорожно затянувшись несколько раз, он хрипло прошептал:

      «Это – не Колян!».

      Виктору ответить было нечего, сигарет он не курил, поэтому он просто сжал зубы, нахмурился, и осмотрел двор, который вдруг стал каким-то другим. Потом, заметив, что друга перестало колотить, он, положив свою большую руку ему на спину, чуть подтолкнул, побуждая идти, и они медленно пошли прочь.

      Кто сказал, что чувство долга – это хорошо? А если оно требует делать что-то, от чего тебе хочется выть? И разве посещать друга только из чувства долга – нормально? Паскудно это, вот так! И Виктор маялся, когда его сознание шныряло в разрыве между правильностью поступка и его очевидной бессмысленностью. Но всё-таки он, изредка, заходил к Николаю, который теперь почти постоянно сидел дома; эти визиты вызывали радость его друга, благодарность его родителей, и, обычно, омерзительное настроение и головную боль у самого Виктора.

      Однажды, в один из таких визитов, Николай подсел вплотную к Виктору и, заговорщицки улыбаясь, прошептал:

      «Знаешь, теперь, когда я спятил, я вижу, что люди совсем не такие, какими хотят казаться другим и себе. Они просто претворяются. Играют. Как в кино. А на самом деле – все их дела такие же, как в детстве, только в больших масштабах. Те же „я тебе значок, а ты мне монету“, только теперь это несколько важней, поскольку влияет на их жизнь теперь по-настоящему».

      Виктор был очень удивлён, с какой разумностью это было сказано. У него даже появилась мысль, что Николай приходит в себя, становиться прежним. Вдруг Николай посмотрел ему прямо в глаза, что он теперь делал крайне