Пустоши. Павел Чибряков

принять горячую ванну.

      О Достоевском они с Михаилом Захаровичем, который его очень любил, говорили довольно много. Михаил Захарович не навязывал Витьке своё мнение, не пытался «привить любовь» к великому классику (как, впрочем, никогда и ни к чему), он просто говорил о его произведениях так, что они воспринимались в лучшем свете, чем при их непосредственном прочтении.

      Ещё Татьяна Петровна пыталась внушить им гордость за русскую классику, говоря, как любит Толстого, а особенно Достоевского, просвещённая часть зарубежных читателей (она так и говорила – «зарубежные читатели»). К сожалению, намного позже Витька прочитал роман Хайнлайна, где героиня рассказывала, что выучила русский, чтобы прочитать Толстого и Достоевского в оригинале, считая, что перевод намного уменьшает достоинства их произведений, но выяснила, что в переводе они только выигрывают. Вот бы в своё время рассказать об этом Татьяне Николаевне! Впрочем, наверняка, она бы обрызгала ядовитым презрением мнение «какого-то там фантаста».

      Но Витька всё-таки сподобился сказать ей кое-что крамольное, почти преступное. Он сказал, что в понятии «великая русская литература» есть некоторое преувеличение. Пока учительница пыталась восстановить дыхание, которое перехватило от возмущения, Витька попытался объяснить своё мнение:

      «Поверьте, я не отрицаю величие российских классиков. Но ведь они именно „российские“, а не „русские“. И само понятие (я имею в виду понятие, а не слово) „литература“ не русское. Ну не было на Руси литературы! Нам гордо говорили, что книгопечатанье на Руси появилось почти одновременно с Европой, ну и что с того? Если в Европе печатали наследие античной литературы, и она служила основой для всей европейской литературы, то на Руси печатали только „Евангелие“, „Псалтырь“ да „Домострой“. Литературы не было. В Англии – Шекспир и Чосер, в Италии – Данте и Петрарка, во Франции – Рабле. А кто на Руси? Литература в России появилась только в восемнадцатом веке (причём, в самом конце), когда появилось европейское образование, принеся с собой наследие всей европейской литературы. Это именно „российская“ литература, и корни её отнюдь не русские».

      В ответ на такую ересь учительница смогла только слабо, с выражением обречённости, махнуть рукой, тихо бормотнув:

      «Садись».

      Когда Витька пересказал всё это Михаилу Захаровичу, тот от души посмеялся, сказав, что такой убедительной наглости в жизни не слышал. А главное – крыть-то нечем; разве что матом.

      «А как же насчёт „Слова о полку Игоревом“?», – спросил Витька с лёгкой подначкой.

      «Ну-ну, молодой человек, не надо держать меня за упёртого патриота, – сказал Михаил Захарович с улыбкой. – Мы оба понимаем, что „Слово о полку Игоревом“, которое ты, кстати, так и не прочитал, имеет к настоящей литературе довольно далёкое отношение».

      «Выходит, мы с вами – не патриоты?».

      «Мы