Хоккенхаймская ведьма. Борис Конофальский

никто из городских не крикнул бы ничего, все боялись её родственников, а вот те, что приехали из соседних мест, стали свистеть и кричать:

      – Палач, ты ей спесь-то укороти. Чего она такая?

      – Крепче бей её! Ишь, выпятила свою мохнатку старую, стоит, гордится!

      – Порви ей шкуру то, а то прежних ты только гладил.

      Сыч учёл пожелания людей, да и пожеланий ему не нужно было, он и так ненавидел эту сволочную бабу.

      И как только её привязали к столбу, он размахнулся, как следует, со звонким хлопком, врезал ей по спине. Сразу рассёк кожу.

      Магда Липке не выдержала, застонала тяжело и протяжно, а народ обрадовался, услышав её стон:

      – Ты глянь, проняло, спесивую, завыла!

      – Вжарь её ещё палач, что бы прочувствовала!

      И каждый следующий удар был соревнованием, палач, старался бить, чтобы женщина выла, а она старалась держаться, чтобы не выть. Но палач победил. Последние страшные удары она вынести не могла, орала на всю площадь, чем радовала толпу. А уж на последнем так и вовсе взмолилась:

      – Господин, не бейте больше, простите, сил нет. Нет сил терпеть.

      Сыч рад был слышать как она его «господином» зовёт, очень рад, но не простил, и ударил последний раз. А уж как радовались люди на площади:

      – Заскулила гордая!

      – Палач, пиво тебе от нас будет.

      – И свиная нога!

      Фриц Ламме кланялся довольный. Но дело ещё было не закончено.

      Женщину отвязывали от столба, крутили ей руки, а она говорила как заведённая, глядя на палача:

      – Господин, простите меня, простите.

      – Рот открой, – сухо говорил Сыч.

      Магда Липке послушно открыла рот.

      То ли Сыча она уговорила, то ли он выполнял наказ святых отцов, но язык ей он весь резать не стал, отрезал маленький кусочек, как и остальным бабам. Показал всем клещи и крикнул:

      – Это всё, последняя, эй, кто там обещал мне пива?

      Магду Липке несли с эшафота, сама она идти не могла, вся спина её была располосована кнутом до мяса. А толпа смеялась, появились музыканты. Появились торговцы кренделями и сосисками, бочки с пивом. Кто-то стал расходится, а кто-то стал покупать еду.

      – А что, – говорил отец Иоганн, – наверное, и поросёнок уже поспел.

      – Да-да, – соглашался отец Иона, – должен поспеть.

      После казни он, кажется, стал себя чувствовать получше.

      Волков поехал в трактир, в телеге туда же поехали и святые отцы. Ёган, брат Ипполит и Максимилиан ехали с кавалером. Сыч остался на площади, обещал скоро быть, а Брюнхвальд исчез ещё до того как Магде Липке отрезали язык. Кавалер так увлёкся действием, что не заметил, как исчез ротмистр. Но кавалер знал, куда тот делся. Потому что с площади исчезла и вдова Вайс.

      Было утро, Волков рассчитывал, что, как только святые отцы отобедают, он расплатится с трактирщиком, и уже сегодня они все отправятся дальше на юг, а в дороге им будут встречаться менее дорогие трактиры, чем тот, в котором они живут сейчас.

      Кавалер не рассчитывал на поросёнка, у него был этот чёртов пост, попы даже